Муж, которого я купила

Арестанты любили говорить о своем прошлом. Их воспоминания были единственным будущим, которое у них оставалось. И было так много воспоминаний: об университетах, в которых они преподавали, о больницах, в которых они работали, о зданиях, которые они спроектировали, о мостах, которые они построили. Все они были полезны и много работали в прошлом. И у всех них была общая черта: красное государство решило избавиться от них и бросить в тюрьму, по той или иной причине, а иногда и вовсе без причины; возможно, из-за неосторожно оброненного слова: возможно, просто потому, что они были слишком способны и слишком хорошо работали.

Михаил Волконцев единственный из них не мог говорить о прошлом. Он говорил о чем угодно, и часто на такие темы и в такое время, что лучше бы ему промолчать; он рисковал, рисуя карикатуры на коменданта на стенах своей камеры; но он не говорил о своем прошлом. Подозревали, что когда-то он был инженером, потому что он всегда подписывался на любую работу, которая требовала умений инженера, например ремонт динамо-машины, питавшей радиомачту. Но больше никто о нем ничего не знал.

Сирена лодки взревела снаружи. Заключенный махнул рукой в сторону моря и провозгласил:

— Господа, поприветствуйте первую женщину на Страстном острове!

Михаил поднял голову.

— Откуда такой восторг, — спросил он безразлично, — по поводу дешевой бродяжки?

Комендант Кареев остановился на входе во двор и медленно подошел к Михаилу. Остановился, молча глядя на него. Но Михаил, казалось, его не замечал, поднял топор и расщепил еще одно полено. Кареев сказал:

— Я тебя предупреждаю, Волконцев. Я знаю, как мало ты боишься и как сильно ты любишь это показывать. Но ты не будешь высказываться по поводу этой женщины. Ты оставишь ее в покое.

Михаил запрокинул голову и невинно посмотрел на Кареева.

— Конечно, комендант, — сказал он с очаровательной улыбкой. — Она будет оставлена в покое, поверьте моему хорошему вкусу.

Он собрал охапку дров и направился к двери подвала.

Сирена лодки взревела снова. Комендант Кареев отправился встречать ее на причале.

Лодка прибывала на остров четырежды в год, привозя продукты и новых заключенных. На этот раз на борту было двое арестантов: один из них бормотал молитвы, а другой пытался держать голову высоко, но это выглядело неубедительно, потому что губы его дрожали, когда он смотрел на остров.

Женщина стояла на палубе и тоже смотрела на остров. На ней было простое черное пальто. Оно не выглядело дорогим, и было слишком простым, и слишком хорошо сидело, обрисовывая стройное молодое тело. Женщина выглядела не так, как комендант Кареев привык видеть на темных улицах русских городов. Рука держала меховой воротник плотно у горла. У руки были длинные, изящные пальцы. В ее больших глазах было тихое любопытство и такое безразличное спокойствие, что комендант Кареев не поверил бы, что она смотрит на остров. Никто никогда не смотрел так. Кроме нее.

Он смотрел, как она идет по сходням. Тот факт, что ее шаги были легки, уверенны, спокойны, завораживал: тот факт, что она выглядела как женщина, принадлежащая самым изысканным гостиным, завораживал; но факт, что она была красива, был невероятен. Это была какая-то ошибка — ему не могли послать такую женщину.

Он вежливо поклонился. Спросил:

— Что вы делаете здесь, гражданка?

— Комендант Кареев? — поинтересовалась она. В ее голосе было странное, тихое, безразличное спокойствие и странный иностранный акцент.

— Да.

— Я думала, вы меня ожидаете.

— О!

Ее холодные глаза смотрели на него, как они смотрели на остров. В ней не было ничего от улыбчивого, призывного, профессионального шарма, которого он ожидал. Она не улыбалась. Она, казалось, не замечала его изумления. Она не видела в ситуации ничего необычного. Она сказала:

— Меня зовут Джоан Хардинг.

— Англичанка?

— Американка.

— Что вы делаете в России?

Она достала из кармана письмо и отдала ему.

— Вот мое рекомендательное письмо из ГПУ в Ни-жнеколымске.

Он взял письмо, но не стал открывать. Сказал коротко:

— Ну хорошо. Пройдемте сюда, товарищ Хардинг.

Он поднялся в гору, к монастырю, жесткий, молчаливый, не предложив ей руки, чтобы помочь подняться по древним каменным ступеням, не оборачиваясь к ней, под взглядами всех мужчин на пристани и под давно забытый звук французских каблуков.

Комната, приготовленная для нее, представляла собой маленький куб из серого камня. Там была узкая железная койка, стол, свеча на столе, стул, маленькое зарешеченное окошко, печь из красного кирпича, встроенная в стену. Ничто не приветствовало ее, ничто не показывало, что в этой комнате ожидали человека, только тонкая красная полоска огня, подрагивающая по краю печной дверцы.

— Не очень комфортабельно, — произнес комендант Кареев. — Это место не предназначено для женщин. Здесь был монастырь — до революции. У монахов был закон: женская нога не должна ступать на эту землю. Женщина — это грех.

— Ваше мнение о женщинах немного выше, правда, товарищ Кареев?

— Я не боюсь прослыть грешником.