Муж, которого я купила

Она посмотрела на него. Проговорила медленно, как будто зная, что отвечает на что-то, чего он не говорил:

— Единственный грех — это упускать то, чего вам больше всего хочется в жизни. Если у вас это забрали, вам придется потребовать это обратно — любой ценой.

— Если вы платите эту цену за что-то, чего желаете, это немного высоковато, знаете ли. Вы уверены, что это того стоит?

Она пожала плечами:

— Я привыкла к дорогостоящим вещам.

— Я заметил это, товарищ Хардинг.

— Зовите меня Джоан.

— Забавное у вас имя.

— Вы к нему привыкнете.

— Что вы делаете в России?

— Ближайшие месяцы — все, что вы пожелаете.

Это не было ни обещанием, ни призывом: это было сказано, как могла бы сказать вышколенная секретарша, и еще более холодно, более безлично: как один из охраны мог сказать, как будто ожидая приказов: будто бы сам звук ее голоса прибавил, что слова не значат ничего, ни для него, ни для нее.

Он спросил:

— Как вы вообще оказались в России?

Она лениво пожала плечами. Сказала:

— Вопросы так утомительны. Я ответила на такое их количество в ГПУ, прежде чем они послали меня сюда. Я думаю, вряд ли вы можете с ними не согласиться?

Он смотрел, как она снимает шляпу и бросает ее на кровать и встряхивает волосами. Ее волосы были короткими, светлыми и обрамляли лицо нимбом. Она подошла к столу и дотронулась до него пальцем. Она достала маленький кружевной платочек и стерла со стола пыль. Она уронила платочек на пол. Он смотрел на все это. Но не поднял платка.

Он пристально смотрел на нее. Повернулся, чтобы уйти. У двери остановился и резко повернулся к ней.

— Понимаете ли вы, — спросил он, — кто бы вы там ни были, для чего вы здесь?

Она посмотрела ему прямо в глаза, долгим, спокойным, обескураживающим взглядом, и ее глаза были так загадочны, потому что они были так спокойны и так открыты.

— Да, — сказала она медленно, — я понимаю.

В письме из ГПУ говорилось:

Товарищ Кареев,

По вашей просьбе мы посылаем к вам подателя этого письма, товарища Джоан Хардинг. Мы отвечаем за ее политическую благонадежность. Ее репутация гарантирует, что она удовлетворит цели вашей просьбы и облегчит тяжесть службы на дальнем рубеже пролетарской республики.

С коммунистическим приветом,

Иван Верехов,

Политический комиссар.

Кровать коменданта Кареева была покрыта серым одеялом, как и койки заключенных. Но его комната из сырого серого камня выглядела более пустой, чем их камеры; там была кровать, стол и два стула. Высокая стеклянная дверь, длинная и узкая, как окно храма, вела на галерею снаружи. Комната выглядела так, будто человек был заброшен туда ненадолго: из голых стен торчали ряды гвоздей, на которых висели за один рукав помятые рубашки, старые кожаные куртки, винтовки, вывернутые наизнанку штаны, патронташи; на голом каменном полу валялись окурки и кучки пепла. Человек прожил там пять лет.

Не было ни одной картины, ни одной книги, ни даже пепельницы. Там была кровать, потому что человеку нужно было спать, и одежда, потому что ему нужно было быть одетым; больше ему ничего было не нужно.

Но там находился один-единственный предмет, в котором он не нуждался, его единственный ответ на все вопросы, которые люди могли бы задать, глядя на эту комнату, хотя никто никогда их не задавал: в нише, где когда-то были иконы, теперь висела на гвозде красноармейская фуражка коменданта Кареева.

Некрашеный деревянный стол был выдвинут на середину комнаты. На столе расставлена тяжелая оловянная посуда и оловянные чашки без блюдец, свеча в старой бутылке и никакой скатерти.

Комендант Кареев и Джоан Хардинг заканчивали первый совместный ужин.

Она подняла оловянную кружку с остывшим чаем с улыбкой, которая должна была сопровождать бокал шампанского, и сказала:

— Ваше здоровье, товарищ Кареев.

Он ответил сурово:

— Если это намек — вы зря тратите время. Никакого алкоголя здесь, это запрещено всем. И никаких исключений.

— Никаких исключений и намеков, товарищ Кареев. И все же — ваше здоровье.

— Прекратите. Вам не нужно пить за мое здоровье. Вам не нужно улыбаться. И вам не нужно врать. Вы меня возненавидите — и вы это знаете. И я это знаю. Но, возможно, вы не знаете, что мне все равно, — я вас предупредил.

— Я не знала, что возненавижу вас.

— Вы знаете теперь, правда?

— Меньше, чем когда бы то ни было.

— Послушайте, забудьте красивые слова. Это не часть вашей работы. Если вы ждете комплиментов, вам лучше разочароваться прямо сейчас.

— Я не ждала никаких комплиментов, когда села в лодку на Страстной остров.

— И я надеюсь, вы не ожидали никаких чувств.

— Это все, товарищ Кареев.

— Вы ожидали спутника вроде меня?

— Я слышала о вас.

— А вы слышали, как меня называют?

— Зверь.

— Возможно, вы обнаружите, что я заслужил это имя.

— Возможно, вы обнаружите, что мне это понравится.

— Не нужно говорить мне об этом — если вам понравится. Мне плевать, что вы обо мне думаете.

— Тогда зачем предупреждать меня?

— Потому что лодка еще здесь. Она возвращается на рассвете. И другой не будет целых три месяца.

Она зажгла сигарету. Она держала ее между двух выпрямленных пальцев, глядя на него.

— Вы были на гражданской войне, товарищ Кареев?