Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

«молокане это молокане, а мусульмане это мусульмане. Пусть устыдится тот мужчина, который даст лопату в руки женщине».

Сурьмлённая Сёйли вынуждена вмешаться:

«Не всегда же будет война. Даст бог, вернуться наши мужчины домой, тогда женщина снова станет женщиной, а мужчина мужчиной».

Вопрос только в том, станет ли женщина женщиной в значении «arvad», или женщиной в значении «qadin».

Сурьмлённая Сёйли всегда будет «qadin» и окружающие всегда будут этому удивляться. Удивляться, отгоняя от себя это дьявольское наваждение.

…игнорируя «чёрную дыру»: маленькая Ниса

Но и в этом азербайджанском селе, живущем такой замкнутой жизнью, «чёрная дыра» не всесильна.

Весна остаётся весной, а молодость, весенняя пора жизни, молодостью.

В «Звуке свирели» есть такой эпизод.

Джебраил, тот самый, которого все называют Азраилом, выстрелил себе в рот, но рука его в последний момент дрогнула, пуля разорвала щеку и поранила челюсть. Его заливает кровью, все в замешательстве, первой пришла на помощь его дочь, Ниса.

У Джебраила две дочери, одну зовут Ниса, другую Гюльниса, в просторечии одну зовут «Большая Ниса», другую «Маленькая Ниса». Обе источают здоровье, поэтому их называют «розовощёкие сёстры» («almayanaq», буквально «щёки как красное яблоко»).

Эта «Маленькая Ниса» поражает всех своей мальчишеской удалью, стремительна, порывиста, не хуже парней гарцует на лошади. К тому же обладает недюжинной силой, все были свидетелями того, как однажды она подняла на спину упавшего с лошади доктора Реваза, и помогла тому сесть в седло.

Не растерялась она и в этот раз, помчалась за доктором Ревазом, привезла его.

И ещё – показатель душевного здоровья – позволила себе иронизировать над отцом:

«не бойся, не бойся, сам ты не умрёшь, нас заставил умереть, а сам не умрёшь».

Но всех вокруг, мужчин, прежде всего, поразило нечто совсем другое.

Простое ситцевое платье Маленькой Нисы намокло, прилипло к телу, сквозь мокрое платье проступило женское тело.

Выяснилось, что она женщина, в значении «qadın».

Все замерли, застыдились, покраснели. А учительский сын подумал о том, что в череде горестных событий произошло нечто радостное.

Пусть никто об этом не подумал, это всё равно произошло.

Все увидели красоту Маленькой Нисы.

Это и есть нечто радостное.

А ещё он обратил внимание, что только Таптык остался безучастным, так и продолжал стоять в стороне, будто не замечая то, что происходило вокруг.

Может быть, всё дело в том, что, будучи подростком, возомнил себя всесильным, в результате только разрушил свою естественную человечность.

Может быть, у него окончательно атрофировано чувство красоты? Кто знает?

А что другой брат, Джумри, богатырь с нежной душой, что произошло с ним?

Нуру и Таптык были уверены, во всём селе нет ни одной девушки, которая не была бы влюблена в Джумри. Но, по их мнению, они были влюблены в Джумри «не в том смысле, не в плохом смысле» (хорошо это или плохо?!).

С Джумри невозможно «в плохом смысле», ведь у каждой из девушек был свой нареченный. Они стояли чуть поодаль, слушали, как он играет на свирели, в тайне вздыхали, но не смели подойти ближе.

Сам Джумри, когда переставал играть на свирели, продолжал стоять с закрытыми глазами, только потягивал носом:

«Чуется мне запах женщины («zənən»). Скажите пусть уходят, пока не кончилось всё это кровью».

И девушки, смеясь, расходились.

И вновь хочется спросить: что было бы с Джумри, не будь всех этих «истребительных батальонов», не будь этой истории с Сёйли?

Что ожидало бы в этом селе богатыря с нежной душой?

Не признали бы его рано или поздно «тронутым», признав тем самым, что может быть он и ангел, но это не к добру нормальный мужчина (kişi) не должен быть ангелом?

…«хорошая женщина»: Исмет

Осталось вернуться к двум женщинам, о которых мы говорили ранее, Исмет, учительская жена, мать Нуру и Сёйли, сурьмлённая Сёйли, жена председателя, мать Таптыка и Джумри.

Сам Нуру – мы вправе сказать, что и сам писатель – делил людей на хороших и плохих, и считал, что его мать следует отнести к лучшим среди хороших людей, и совсем не потому что она его мать.

Мы уже знаем, как она восприняла похоронку на мужа, что не позволила женщинам устроить в их доме погребальный плач. И во всём другом, это была женщина сдержанная, терпеливая (toxtaqlı), Нуру никогда не видел её слёз, будто они давно высохли. И во всём остальном, она была образцовой матерью и женой.

…«свои» и «чужие»

Любопытно, что подлинное имя Исмет, Асмик, она по происхождению армянка.

Когда-то её предок был «кирве»[891], в селе его так и стали называть «гялян кирве» («gələn kirvə», пришедший «кирве»). Но однажды он в шутку сказал, что я не «гялян кирве», а «гюлян кирве» («gülən kirvə»), «смеющийся «кирве». Так и осталось за ним это имя.

Можно ли считать, что образом Исмет-Асмик, писатель демонстрирует свой интернационализм?

Не думаю.