Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

Достаточно сказать, что писатель при случае назойливо повторяет национальность близкого окружения главного злодея, Мир Джафара Багирова. Да и «дядя по матери», Молла Гюлян, тот, которого, по мнению Нуру, следует поместить в самые первые ряды плохих людей, для писателя имеет почти символический смысл.

Думаю, просто память писателя сохранила образ такой, почти образцовой, женщины, которая была по происхождению армянкой, но по языку, и ментально, полностью вписалась в мир азербайджанского села.

Ещё один «чужой», доктор Реваз, или как его все здесь называют «доктор Иреваз». Он из Грузии, грузин. Когда-то приехал сюда на борьбу с малярией и чтобы научить местного фельдшера, хромого Гаджи, делать уколы хинина, да так и остался.

Остался на неопределённое время, когда можно будет снова уехать.

По классификации Нуру доктор Иреваз, как и его мать, относятся к самому первому ряду «хороших людей».

Только доктор Иреваз и его мать знают, что у Нуру «слабое сердце», что ему нельзя выполнять тяжёлые работы, и, насколько в их силах, оберегают его.

В порыве признательности Нуру бросается к доктору, целует ему руки, а доктор Иреваз, точно также как его мать, повторяет:

«Хорошо… довольно… довольно!».

Но доктор Иреваз, не простой доктор. Достаточно сказать, что он многое знает про «истребительный батальон». От него Селькор узнает о действиях НКВД в их селе, и о многом другом.

«Почему же – удивляется Селькор – если это опасно точно также как в тридцать седьмом году, доктор Иреваз не боится? Разве самум не может его унести?».

Доктор Иреваз отвечает:

«Не могу молчать, мой юный друг. Умру, если скрою. Пусть, они завяжут мне руки и ноги, пусть бросят в Куру, пусть эти люди без чести и совести, накажут меня, как они наказывают других, не могу молчать».

И ещё добавляет доктор Иреваз:

«сам не пойму, почему они такие злобные, почему так ненавидят нас?»

Национальная тематика, особенно её политический аспект, не имеет прямого отношения к тематике настоящей книги. Но невозможно было игнорировать образы Исмет-Асмик и доктора Иреваза, чтобы в очередной раз подчеркнуть как не прост писатель Иса Гусейнов.

Прежде всего, как художник…

…сурьмлённая Сёйли: женщина за забором

И вот мы вернулись к главному женскому образу «Звука свирели», красавице Сёйли, сурьмлённой Сёйли.

Она молчит. Так и остаётся за забором. Молча.

Она не из тех, кто зовёт на помощь.

Позволю себе пофантазировать, скажу, что она из той же породы, что Елена Прекрасная, а может быть даже Анна Каренина и Гедда Габлер.

И не её вина, что не вмещается она в предустановленный мир азербайджанского села, в который её забросила судьба.

Таптык признаётся матери Нуру:

«когда говорят «твоя мать» у меня от боли раскалывается голова, права она или не права, не смогу снова посмотреть ей в глаза, не смогу назвать её матерью. Мне стыдно, что я пришёл в ваш дом в таком виде, что вы стираете моё грязное бельё, нагреваете воду, чтобы искупать меня, простите меня, да буду я вашей жертвой, тётя Исмет».

Жаль Таптыка, возможно с ним следует согласиться, сурьмлённая Сёйли – плохая мать, но это ещё не приговор женщине.

В русской редакции сурьмлённая Сёйли стала жалостливой матерью. По ночам она приходит к Таптыку приносит ему еду, он гордо отказывается и скармливает собаке, которая звереет на глазах. Мотив, который из русской редакции «Звука свирели» перекочевал в повесть другого азербайджанского писателя.

А писатель Иса Гусейнов какой-то подкоркой, десятым чувством, прозрел, что женщина это не только жена, и не только мать, чтобы не говорили все вокруг, чтобы не требовала предустановленность жизни, и не только в этом азербайджанском селе. Сёйли женщина, но она другая и с этим следует примириться.

Жена, мать, хранительница домашнего очага, хранительница чести мужчины, – накормить, пригреть, успокоить, вернуть душевный покой, можно продолжать и продолжать – тысячелетиями на этом держались устои жизни, и хотелось бы надеяться, что они сохранятся в будущем, возможно, в несколько трансформированной форме.

Но есть что-то ещё, что не вмещается в предустановленность жизни, что помогает избежать жизни как механистического ритуала.

Как и сама жизнь, которая завянет, выхолоститься (близко по смыслу, кастрироваться), если изъять из неё спонтанность, неожиданность, неопределённость. Если изъять другую женщину.

Сурьмлённая Сёйли остаётся за забором, обречённая увядать не только физически.

А по эту сторону забора, заявляет о своём праве на жизнь во всей её полноте и непредсказуемости, дерзкая маленькая Ниса.

Несколько последних замечаний…

В 1975 году по повести Исы Гусейнова «Звук свирели» снят фильм[892]. Сценарий фильма написал сам писатель. Тогда это был ещё Советский Союз.

Фильм был тепло принят кинематографической общественностью. Начинающий режиссёр получил известность, стал ведущим режиссёром азербайджанского кино.

В те годы, я, начинающий кинокритик, в местной партийной газете «Бакинский рабочий»[893] (?!) напечатал рецензию на фильм. Хвалил.