Мы с Мэдди готовимся ко сну, оба чем-то раздражены и в нашей тесной ванной комнате стараемся не замечать друг друга. Я попытался было рассказать, какой тяжелый день выдался в школе, но она проигнорировала попытку. Я совсем забыл, что Мэдди только что получила результаты анализов, о которых постоянно думала последние пару недель. Она обнаружила странную шишку у себя под мышкой и вбила себе в голову, что это рак, причем все мои попытки разубедить ее полагала безответственными.
– Да с чего вдруг неходжкинская лимфома? – возмутился я, когда она впервые заговорила об этом. – Нельзя же ставить подобные диагнозы на основании сведений, почерпнутых в Интернете.
– У меня сразу несколько симптомов. Кое-кто считает, что дело серьезное…
– И кто же эти люди?
– Я не знаю, как их зовут. Они с форума о женских болезнях.
С самого начала она воспринимала мои насмешки над медицинской онлайн-болтовней как равнодушие к ее здоровью. И вот сейчас демонстративно отодвинулась к противоположному краю кровати, избегая малейшего физического контакта со мной. А потом разрыдалась.
– Что? Что такое?
– Сегодня пришли результаты анализов.
Я ощутил пронзительный стыд, оттого что позабыл, как сегодняшний день важен для нее. Обещал, что позвоню сразу после занятий, но благие намерения поглотила школьная суета.
Но это ничего не значило сейчас, в масштабе всей трагедии. Мэдди так рыдала, что я сразу понял: анализ, должно быть, положительный. Вопреки моему скептицизму, вопреки некоторым изысканиям, предпринятым лично мною, у нее в самом деле оказалась неходжкинская лимфома. Я внезапно увидел будущее, в котором дети потеряют маму, а слабеющей Мэдди придется выдержать операцию и курс химиотерапии. Мы будем жить в страхе и неопределенности и страдать при виде ее мучений от болезни, о которой никто из нас даже не слышал еще две недели назад.
Не прекращая реветь, она стряхнула с плеча мою ладонь, а я попытался выяснить, что же точно сказал доктор и каковы перспективы лечения. Вытирая слезы рукавом пижамы, она с трудом сумела выговорить:
– Анализ отрицательный. У меня нет рака.
– Как?
– Опухоль доброкачественная. (Всхлип.) Доктор сказал, что остальные симптомы – это просто вирусная инфекция или что-то такое…
– Ох, слава богу! – Я ринулся обнять ее, но она оттолкнула меня и разрыдалась еще отчаяннее. – Мэдди, но это же отличная новость! Ты так рыдала, что я решил, у тебя эта нехоженская дрянь…
– Неходжкинская лимфома. Ты даже название болезни не можешь запомнить правильно.
– Ладно, да какая теперь разница, у тебя же ее нет! Боже, да я чуть не рехнулся, когда ты так плакала! Какое облегчение, право…
Она еще раз утерла слезы пижамой, а я подумал, что раньше она никогда не надевала такие штуки – обычно одеждой для сна служили мои старые футболки. Наверное, просто закончились.
– Ты забыл спросить про результаты.
– Да, прости, пожалуйста, но если я расскажу тебе, что произошло в школе, ты сразу поймешь…
– Тебе это вообще не пришло в голову! Тебе нет дела, есть у меня рак или нет, тебе безразлично, даже если я на пороге смерти.
– Послушай, это просто смешно. Разумеется, мне есть дело до твоей жизни или, тьфу-тьфу, смерти. Просто я с самого начала сомневался, что у тебя действительно рак, хотя понимал, как тебя это беспокоит.
– Но в больницу со мной все же не пошел?
– Потому что ты не просила об этом.
– Но мог хотя бы предложить.
– Слушай, где логика? Если бы ты сказала «Пожалуйста, сходи со мной», я бы пошел, но ты не просила, потому я решил, что никакой необходимости в этом нет. Да ведь ты же здорова – о чем тогда мы спорим? Надо радоваться!
– Наш брак болен. У наших отношений рак – неоперабельная терминальная опухоль. Если ты не в состоянии быть рядом, когда мне приходится пройти через такие переживания, я не хочу больше жить вместе с тобой…
– Ладно, понимаю, сейчас ты плохо соображаешь. Волнения насчет лимфомы выбили тебя из равновесия, ты все сильно преувеличиваешь. Давай я возьму пару дней отпуска, ребят отправим к твоим родителям…
– Поздно, Воган. Тебя ведь никогда не было рядом. Ты так и не смог преодолеть свою природу, не стал настоящим мужем. В твоей жизни всегда был только «я», и никогда – «мы».
И тут я понял, что она рыдала так горько вовсе не из-за истории с раком. Она оплакивала то, что уже умерло.