Ральф тоже осознал необходимость прояснить ситуацию; он, должно быть, чувствовал себя не слишком уверенно – в связи с детьми, тяжелым эмоциональным состоянием Мэдди и всех остальных, так или иначе вовлеченных в этот процесс.
– Невозможно – между Испанией и Марокко целых двадцать пять миль! – возразил он. – Одно только проектирование выльется в неразрешимую проблему, не говоря уже о трудностях политического и финансового характера…
Высокомерие, с которым он отверг мое предложение, подействовало на меня неожиданным образом.
– Но что-то должно быть сделано! – Я повысил голос: – Мы не можем просто оставить все как есть.
– Иного выхода нет, все равно уже поздно. Нужно просто признать это.
– Чудно. Выходит, мы можем отправить человека на Луну или организовать высадку союзников в Нормандии, но даже не попытаемся спасти жилища и средства к существованию миллионов людей?
– Эти берега рано или поздно все равно исчезнут – смиритесь!
– Ну уж нет, я не намерен просто так взять и «смириться»! Я попытаюсь исправить ситуацию. Начну, в конце концов, опять заказывать пиццу «Венециана». Даже если придется выбирать из нее изюминки, все до одной!
Вероятно, мое предложение прозвучало чересчур дерзко и самоуверенно. Ральф, возможно, хотел бы завершить дискуссию, указав на геополитические стратегические соображения, поскольку контроль над подобной плотиной существенно увеличил бы влияние Испании или Марокко, но он предпочел путь личных оскорблений, причем в форме ударов ниже пояса.
– Насколько мне известно, у вас какие-то проблемы с психическим здоровьем?
На этом месте я почувствовал, что мои аргументы относительно грандиозного инженерного проекта останутся без ответа, поскольку я намерен ударить Ральфа по лицу Мне показалось, что подобная изысканная тактика поможет выкристаллизовать аргументацию и гораздо точнее выразит мою позицию, нежели любые слова. Кулаки сжались, лицо налилось кровью, и встревоженный Ральф вдруг отпрыгнул на ступеньку выше. В последнюю наносекунду включился внутренний тормоз. Не помню, чтобы когда-нибудь ударил человека, только тот дурацкий досадный эпизод с ненормальным папашей. Я ведь за этим и пришел – рассказать Мэдди о своей контузии.
– Где Мэдди? – проревел я.
Он ответил, и я, не отягощая себя нормами приличий и вежливостью, развернулся и вышел, хлобыстнув дверью. Когда я открывал замок велосипеда, руки у меня тряслись. Путь был неблизкий, но, пылая яростью, я пролетел его, почти не заметив. Испуганные таксисты шарахались в стороны, а пешеходы, ступившие на «зебру», отскакивали на тротуары.