Мужицкая обитель

Мы спустились вниз. Тропинка то и дело огибает громадные свалившиеся сверху скалы… Осыпей подозревать здесь нельзя, нужно было остановиться на землетрясении, несмотря на северное положение Валаама.

Я сообщил это о. Иринею.

— По-вашему… А по-моему, это когда на кресте Христос дух испустил. Земля потряслась, и камни распадошася… Только вдумайся, везде следы этого найдутся. Ишь дорога-то — сукном подернулась.

Действительно тропинка здесь от сырости точно зеленым сукном покрылась. Мох мелкий совсем ее заполонил. Тянется она вокруг всего острова. Все время около нас шумит озеро. Сегодня поднялся к вечеру ветер, и, срывая белую пену с гребней волн, налетающих на утесы, несет он ее прямо к нам в лица. Путь этот сделан руками отшельников в 1865 году. Мы обошли остров и в одном из лесных участков заметили простой сруб.

— Моя келья! — повел нас о. Ириней.

Крохотная горенка и другая такая же. Голые нары, под голову полено. Вот и вся обстановка.

— Скучно тут, — вырвалось у меня.

— Соскучишься, так кричи: "Господи, помилуй! Господи, помилуй!" Ну, как дитя вот… Господь услышит, Он утешит. Из кельи вверх на кручу лесенка с перилами.

Воображаю, осенью и весной, в непроглядную темень ночей, как живут эти отшельники за версту друг от друга. Только вой метели, да стон ветра в ущелье, да шорох снега, осыпающего с деревьев, и говорят их чуткому слуху о жизни и движении. Мертва, как могила, келья и темна, как она. Свечей и лампад пустынники не жгут вовсе — не полагается им. Еще как печка топится, так перебегающий свет скользит по стенам бревенчатого сруба. Оказывается, впрочем, что Ириней не всегда и топит. Когда уж вдоволь стужа приступит — поневоле, а то и так обходится. Огня не зажигают и в церкви. Всю ночь в ней пустынники читают по очереди, во тьме на память.

— А что забудешь — падешь ниц и своей малоумной молитвой дополнишь. Слов не хватит, слезами. Оно точно как следует и выходит.

Когда два пустынника в церкви вместе, тогда свечей не зажигается, чтобы не видеть друг друга. Это — одно из условий жизни в скиту.

— Отчего келья у вас, отец Ириней, внизу — а не наверху?

— А так как бы Фавор[118]. Мы, как апостолы, внизу, а Господь невидимо наверху присутствует.

Монахи рассказывают, что пустынникам часто чудится. Еще бы!.. Какие видения должны являться им, вечно пребывающим в одиночестве и мраке. Какие голоса должны звучать в этой чудной тишине — когда сердцем слышишь, когда оно раскрыто и ждет — приди. Господи! И несомненно, что Господь сходит к ним, сходит в звуке и образе, сходит, как елей на болящую душу. Сходит в пламени молнии, сходит в тихом дуновении ветра. Распростершись ниц, безмолвник внимает грозному глаголу, и в самые тяжкие минуты уединения, в самые глухие ночи, на высоте точно разверзается твердь, и широко раскрытым очам являются легионы светлых ангелов, сияют божественные кущи и раскидывается иное, нездешнее небо…

Иначе, как бы, не видя этого рая, живой вылежал десятки лет в этой одинокой могиле?

В запретном ските по собственной воле поселились двое послушников. Мы их застали обоих — пилят дрова. Один писаный красавец — сын протоиерея. К сожалению, он совсем глух.

— Что, без рыбки соскучились?

— Вот день как попилят, так вечером им и в голову не придет, что рыбки нет, — ответил за них о. Ириней.

— Чай пили ли? — продолжал шутить о. Авенир.

Чай в скитах запрещен вовсе.

— Из губы (залива) пили, — отшутился другой послушник.

— У нас губа эта злая.

— А что?

— Тут волны осенью сажени по две ввысь ходят… Гремят что тучи.

С какой любовью отцы-пустынники возделали свой маленький островок, каждый уголок его! Там крест высечен, тут скала деревьями обсажена… Такое же отношение, как капитана к своему кораблю.

— Остров ваш мал, даже и зверю негде…

— Нет, олени живут свободно. К самым кельям подходят, бывает. Одни тюленщики бьют их, мерзкие… Зато ядовитых зверев у нас по всему Валааму нет, — пояснил Авенир.

— Каких ядовитых?

— Да волков и медведей.

Назад мы плывем другим проливом.

Деревья в воде стоят. В прошлом году вода была еще выше. Досадно было за лесную красу. Простояв лето в воде, она пропадет.

— Потому корни у них подопревают. Ну мы зимой спилим все дерева эти.

XIV

Коневский скит. — Отец Дамаскин

— У нас трудно, очень трудно иноческого сана добиться.

— Почему?

— Пока еще тебя послушником примут, навозишься, да в послушниках шесть лет, а если молод, то и больше. Моложе тридцати лет рясофором не сделают. Да и в рясофоре, если ты во всем взял и обители угоден, просидишь только шесть лет. Лет пятнадцать до мантии-то промаешься. Я вот мантию получил на седьмом году.

Все это объяснял мне благодушный о. Самуил по пути в Коневский скит. В нем живет всего один пустынник о. Макарий. В мире он был на пивоваренном заводе рабочим. Застали мы его за самым невинным делом. Прудок у него около келии. Возился он над ним.

— Благословите, отче.

— Господь благословит. Недостоин я…

— Что это вы делаете?

— Да вон в прудок эту рыбку пускаю. Пущай же она водится.

— Какую рыбку?