Мужицкая обитель

— Дикие были. Позднею осенью летели, от стада отбились. Подняли мы их больными — отморозили, должно быть, лапы, — ну, отходили их и приручили. Теперь у нас живут, а на зиму мы их в сарай прячем!

Отец Никанор заменяет в обители и врача. Впрочем, для всех окрестных мест он единственный целитель. От одной глазной болезни к нему ходят лечиться человек пятьсот в год и еще более — от чесотки; случается — и от зубной боли. Всего монастырь за свой счет пользует от трех до четырех тысяч.

— Был страшно тяжелый год — 1868-й; тогда к нам в обитель до пяти тысяч больных явилось!

— Администрация тогда доносила, что голода нет, а только одни пустые слухи!

— Какое слухи! Да тут по Приладожью от голода до пятидесяти тысяч человек примерло! Доноси, пожалуй, что хочешь… Им легко! Голод не голод — жалованье свое получают!

Роскошная папоротниколистая липа шумела над нами… Ветра не было, зато в ее золотистой чаще гудели тысячи пчел.

— Это дикие все к нам пожаловали. Тоже обителью питаются Божьи работнички!

Им эта липа — что гостиница, только что денег не берут!

— Странноприимница!

— Веселое дерево… Иной раз задумаешься внизу, а пчелы гудят над тобою, точно лес вдали шумит, либо волны по взморью ходят.

— Жалят?

— Нет, нас не жалят. Примеру не было… Она, пчела эта, страсть табаку не любит… Ежели бы кто табаком занимался — ну, тогда… Только у нас некому!

— И тайком не курят?

— Как знать, что в сокровенности совершается. А только, я так полагаю, не малодушествуют вовсе. Какая от него, от табаку этого, польза? Грудь сушит, ну… и в мыслях как бы затмение! — пояснил о. Алимпий, выходя со мной из этого прекрасного монашеского "вертограда"[146].

XVIII

Ссыльные

Тут на смирении бывали и интересные люди.

Вот, например, протоиерей Левашов. Он попал сюда за то, что покойному императору Николаю Павловичу написал "отеческое увещание" в защиту крестьян противу откупов[147]. Сначала думали, не сумасшедший ли он, потом привезли его сюда. Здесь он оказался старцем прозорливым и мудрым. Притекавших к нему богомольцев сладкими словесы утешал несказанно. С монахами он сходился не особенно. При первой возможности Левашов оставил Валаам и перебрался в Глинскую пустынь[148], где и умер схимником Парфением.

Об этой интересной личности я довольно настойчиво собирал сведения, но не добился ничего, у кого ни спрашивал.

— Знали Левашова?

— Знал. Тут он в ските Всех Святых у нас был!

— Расскажите!

— Не подлежит!

— Да почему же не подлежит? Сколько времени прошло?

— По политической прикосновенности, как же… А потом просто рукой отмахивались.

Старцы валаамские не только жизнь ведут скромную, но и на язык куда как осторожны, даже свыше меры. Простодушных соловецких типов тут мало. Народ выдержанный, замкнутый. Говоря с вами, они изучают вас и взвешивают каждое слово. Здесь воистину соблюдается правило — "во многоглаголании несть спасения". Даже образованные монахи как-то дичатся и держат язык на привязи. С мирским человеком, видимо, настоящей дружбы не сведут. Как ни прост душою был, например, о. Алимпий, которого за искренность называли "прелестным" старцем[149], но и тот смущался.

— Ах, милый, — в припадке любви изъяснялся он, — и сказал бы я тебе, да ведь вон у тебя книжка. Чиркаешь ты в нее все… Тебе скажешь, а ты сейчас — чирк. А Господь знает, на пользу ли это святой обители. Может, ты и иновер какой?

— Вот еще! — запротестовал я.

— Да вон у тебя взор какой… Легкий… Вольный у тебя глаз… Страха не видно. А тут, знаешь какое дело, страх надобен. Ах, и какой еще страх надобен! Чтобы душа в тебе трепетала, чтобы всякое помышление твое было: Господи, помилуй мя грешнаго! А ты вон все в книжку. Я уж и то думаю, православный ли ты?

— Как же иначе?..

— Постой!.. Вон сказывают, армянские люди тоже Христа не отрицаются, а левой рукой крестятся!

Неправда!

— Ну, вот, благодарю, утешил ты меня в печали моей! А то я все за них духом скорбел. Как же это так, думал, в Христа веровать веруют, и левой рукой?.. По левую-то руку, ошую[150], знаешь ли кто? Дух зла!.. А все же настоящего трепета в тебе нет. Это ты, брат, как хочешь, а нет!.. Может, и вера есть, а страха — нет! Да как же перед могуществом Его?.. Одним дыханием своим убить Он тебя может, а ты трепетать не хочешь. Дух в тебе гордыни мятется — вот что!

XIX

Смолокурня. — Известковый завод

— Не угодно ли нашей смолокурней полюбоваться? — пригласил меня как-то о. Виталий, обязательный и симпатичный монах, попавший в обитель из петербургских мещан. — Знакомое вам дело?

— Как же, на севере я видел у крестьян!

— Что у крестьян! Монастырь это дело большим хозяйством ведет, на широкую ногу!

— А именно?

— Заводски. Приспособления мы особые придумали. Сами увидите. Вы как думаете, наша курня съедает пятьдесят сажен дров да пятьдесят сажен пня. Всего выгоняется сто восемьдесят девять пудов скипидару. Наш скипидар в Петербурге известен, высоко ценится — чистый, как слеза. Курню нашу рабочие страсть не любят! Мы монахов ставим.

— Почему?