Мужская жизнь

Алик усмехнулся, огладил усы и бороду; и усы, и борода были у него блеклого, пегого, невыигрышного цвета; однажды я спросил его, почему он носит усы и бороду, спросил под предлогом, что и сам бы хотел отрастить; он ответил мне просто и честно: лень бриться, электробритву не люблю, а станком много возни. вот и стал бородат.

Он был старше меня на добрый десяток лет, но я никогда не звал его по имени и отчеству, да и все его звали Аликом. Почему к одним так прильнет имя, что отчество язык не поворачивается произносить, и знаешь, человека ты не обидишь, называя только по имени. На эту загадку Алик дал мне ответ: «Есть имена, вроде моего, которые больше чем имя, в них ещё и заключён смысл прозвища, а к прозвищу отчество не прибавляют. Гоша, Стас, Алик. очень удобны, чтоб обойтись только именем, а возраст ни при чём».

Я слегка помялся, некое сомнение стоило перебороть, но всеохватывающая искренность, с которой можно было говорить с Аликом, возобладала; неслышно для других, впрочем, троица музыкантов завела свой негромкий разговор, я спросил:

— Алик, дружище, ты каждый день здесь. И на стакане. Но это же деградация. Каждый день это царство мертвых и стакан. С твоими-то мозгами, Алик? Тебя в Америку приглашали работать. А ты сюда прописался. Я без осуждения, я просто понять хочу, — извинительно добавил я.

— Плевать я хотел на Америку! — Он усмехнулся, в этой усмешке был ответ на мой вопрос: ты, мол, и сам знаешь, почему русский человек не рвётся работать на американцев. — Там ведь так не посидишь. Мы знать не знаем эту покоенку Клавдию Филипповну, а она нам как родная. — Алик кивнул своему товарищу музыканту: — Разлей остатки.

Один из музыкантов бережно разлил остатки водки по вместительным поминальным стопкам.

— Земля ей пухом, — сказал разливавший. Все кивнули, выпили. Помолчали.

— Ну пойдем, — сказал мне Алик.

Все из нашего застолья поднялись, поклонились портрету старушки и вышли на волю. В зале становилось уже шумновато, все выпили, отеплели, вспоминали, вероятно, не только трагическое, но и что-то светлое, даже, наверное, весёлое из жизни новопреставленной Клавдии Филипповны.

День был между тем очень хорош, светел. Солнце весеннее, жёлтое, насыщенное, деревья вот-вот пробудятся и оденутся листвой. Да и воздух тут был особенный, чистый, духовитый, а главное атмосфера — тиха и раздумчива.

Распростившись с музыкантами, мы с Аликом решили пройтись по центральной аллее кладбища. Алик сказал, что любит ходить по этому кладбищу, он привык к этому царству мёртвых, к тому же здесь у него похоронены и отец, и мать. Я признался, что тоже не чураюсь кладбищенской тишины и на могилы родственников хожу без надрыва.

Мы шли с ним не спеша средь пирамидок и крестов, говорили о начатом:

— В Московском университете со мной училось немало мальчиков и девочек из тогдашней элиты. Мне было дико, но я действительно встречал людей, у которых никогда, понимаешь, Валя, никогда не было проблем с деньгами!.. А теперь представь: что значит пробиться парню из глухомани, у кого мать кладовщица в гараже, а отец аккумуляторщик, и столичному снобу, у кого мама в Минфине, а папа в Госснабе. А ещё были детки разных торговых воротил. Хотя по сравнению со мной они в науках не тянули. Но у них не было проблем с жильем, питанием, одеждой. Многие потом из них за границу смотались.

Что-то дёрнуло меня задать вопрос, опять же откровенный, без экивоков:

— Ты завидовал им?

— Нет! — тут же отказался Алик. — Зависти к отпрыскам богатых родителей не было. Это как порнофильм смотреть. Нормальный мужик никогда не будет завидовать порноактёру, хотя возле того трутся фирменные биксы. В этом что-то чересчур продажное, склизкое. Но вот обида и раздражение — были!.. У меня не было возможности, как у них, реализовать себя. Нагрузить себя большим делом. Иметь лабораторию, достойный бюджет, свободу творчества. Завидовать, Валя, можно обстоятельствам, возможностям. Деньгам наконец. Деньги — это большая сила. У нас такой силы нет. Русским провинциалам только мозгами и талантом можно себя отстоять. А смотайся я в Америку, стал бы работать опять же не на себя — на американский бандитский капитал.

— Почему бандитский? — простодушно сказал я.

— Потому что они печатают деньги. И могут их напечатать сколько захотят. — Алик усмехнулся, потрепал свою невзрачную бородку. — Вот я наблюдаю, как америкосы сланцевую нефть разрабатывают. Это же экономически невыгодно, неэкологично. Но плевать они хотели! Выгодно, невыгодно! У них задача другая — сломить конкурентов. А деньги? Деньги напечатают! Сколько им понадобится. Нет, Валя, Америка не для русских моего поколения. Разная иммигрантская нерусь, говорят, неплохо приспосабливается, а такие, как я. они там быстро устают и ломаются.

— А здесь? — спросил я. — Разве тебя не сломали, лишив работы? Заставили по жмурам ходить.