Музыка боли. Образ травмы в советской и восточноевропейской музыке конца XX века

«Tabula Rasa» возвращает нам историю и духовность. Произведение выстроено на атрибутах различных музыкальных веяний прошлого (некоторые из них оказались вне музыковедческого нарратива СССР) и взывает к религиозным концептам. С учетом рассуждений Гройса мы можем предположить, что Пярт в «Tabula Rasa» стремится нащупать течение истории, но наталкивается лишь на постмодернистский коллапс линейного времени. Такой подход будто выстраивается на предположении, что историческая хронология – единственный возможный стандарт, а ее крушение – отклонение от нормы. Аналогичным образом желание Гройса увязать общий постмодернистский разлад в истории с манипуляциями прошлым, которые допускались при Сталине, также задает ощущение, словно этот «коллапс» представляет собой нечто достойное сожаления и хронологическое восприятие прошлого было якобы естественным, пока не появились силы, нарушившие его течение. Подобная аргументация не позволяет увидеть некоторые важные коннотации включения «Tabula Rasa» в «Покаяние». В фильме это произведение – композиция, посвященная восстановлению давно потерянного, – сопровождает сцены человеческой, религиозной, культурной и исторической утраты. Одновременно «Tabula Rasa» подчеркивает, что все описанные эпизоды – часть свидетельствования Кети, которая через пересказ истории своей жизни удостоверяет все утраченное. Ответственность за все трагические последствия героиня возлагает на Варлама и членов его семьи. Представление показаний Кети (вне зависимости от того, происходили ли они в реальности или были плодом фантазии героини) позволяет «Покаянию» спровоцировать общественную дискуссию и привлечь внимание к событиям 1930-х годов и последствиям сталинизма. Да, «Покаяние» – картина о безвозвратных потерях, но фильм не только пересказывает сюжет о тех страданиях, которые тоталитарный режим причиняет безвинным людям, но и фокусируется на том, как все последующие социально-политические силы сохраняли подобные истории в тайне. В некотором смысле «Silentium» – ключ к пониманию «Покаяния». Композиция Пярта несет в себе множество исторических веяний, сосуществующих в статичном вневременном цикле. Смешение прошлого и настоящего демонстрирует их взаимосвязанность и задает ощущение нелинейного течения времени. Во многом уподобляясь «Tabula Rasa», «Покаяние» через воспоминания Кети и ее показания в зале суда переносит прошлое в настоящее, активируя коллективную память и задавая этой памяти направление.

«Tabula Rasa» привносит религиозные ассоциации в сцены, которые по умолчанию никак не отмечены очевидным духовным подтекстом. «Покаяние» определенно затрагивает вопросы духовности и религии – и как части культуры и истории отдельной нации, и как элемент всего феномена веры. Но «Покаяние» будто обращается к религии и из общей нравственной обеспокоенности прошлым. Как замечает Буббайер, для многих людей «пробелы» в советской истории были покрыты патиной духовности или даже религии. Цитируя произведение, прямо связанное с обращением Пярта в новую веру и музыкально обыгрывающее аспекты духовности, «Покаяние» взаимодействует с выделяемым Буббайером общесоветским нравственным и духовным стремлением в 1970-х и 1980-х годах увековечить прошлое через искреннее восприятие исторической правды.

Рассматривая проблему соотношения истории с травматическими событиями, которые он описывает, ЛаКапра выдвигает предположение, что исследователь может занять позицию «эмпатического беспокойства». По мнению исследователя, вместо того чтобы дистанцироваться от произошедшего, историку предпочтительнее открыто признавать эмоциональную реакцию, которую в нем вызывают представляемые обстоятельства, и при этом учитывать, что эти переживания – не в полной мере его личные. «Эмпатическое беспокойство» – некая нравственная золотая середина на полпути между объективизацией дистанцирования и чрезмерной самоидентификацией. Ученый может стараться пояснять травматические события как можно более точно, но – в духе рефлексии – признавать, что они на него влияют, как и на любого человека. ЛаКапра полагает, что в таких исторических трактатах следует избегать законченности нарративов, которая оборачивается ложным ощущением завершенной ситуации. Пересказы ужасов прошлого в оптимистическом ключе с надеждой на лучшее будущее могут создавать у читателей ощущение умиротворения от того, что человек способен пережить боли и унижения, а страшные свершения имеют в некотором смысле благостную развязку⁹³.