Музыка боли. Образ травмы в советской и восточноевропейской музыке конца XX века

Как замечает Джанет Кеннеди, неофициальное советское искусство 1970-х и 1980-х годов искало всевозможные формы «реального». Концерт, скорее, близок тем произведениям, которые ставят под сомнение саму суть наших представлений о реальности, а не тем работам, которые больше соотносятся с прямолинейным реализмом. Стилистические аллюзии Шнитке взаимодействуют между собой таким образом, что мы вынуждены обращать внимание на них именно как на цитаты. Использование условностей тональной музыки и их деконструкция ставят под вопрос средства музыкальной выразительности. Композитор подчеркивает, что, подобно тому, как «Красная комната» Тюльпанова скована видимыми элементами холста, так и концерт представляет собой не столько цельное произведение, сколько выстроенное определенным образом сочетание эпизодов. Переключение между различными стилями выводит на первый план дезинтеграцию композиции, а сочетание «классицистических» мотивов с предельным диссонансом будто вынуждает нас усомниться в том, что существует истина, которая позволит получить ключ к разгадке несуществующего ребуса. Здесь вспоминается «На море» Шерстюка, где мы в определенной мере находим вопросы, а не четкие ответы. Тарускин считает именно неопределенность главным источником притягательности этого концерта Шнитке: предположительно противостоящие друг другу силы (хорал в исполнении оркестра и диссонантные аккорды в партии фортепиано) вступают в борьбу, которая ничем не завершается. Мы не обнаруживаем здесь кульминации. Концерт завершается тем, что фортепиано и оркестр медленно, тихо, без особого движения проигрывают все 12 тонов – развязка «предельно дезориентирующая», по мнению Тарускина⁹². В беседе с Ивашкиным Шнитке отмечает, что он больше не видит финал, расставляющий все на свои места, как реальную опцию. Последний эпизод концерта лишь делает еще один шаг в сторону от «нарратива», который потенциально создал бы что-то осмысленное из музыкальных обрывков⁹³. С чем остаются слушатели? С цитатами и аллюзиями, которые ошеломляюще сопровождают друг друга и наваливаются друг на друга. Играя с различными представлениями о времени (это в целом характерно, по словам Катерины Кларк, для литературы и искусства того времени), концерт Шнитке создает отдельную реальность, столь же многослойную и неясную, как «Двойной портрет художника за работой» Файбисовича, где оконное стекло отражает так много людей и предметов, что окружающая действительность оказывается неразличимой в своей сложности.

Если постмодернизм описывает разлад истории и доминантных нарративов, то теория травмы сфокусирована на во многом схожем феномене: распаде линейных последовательностей событий на фрагменты, разделенные обширными пробелами. Страдание приводит к тому, что мы перестаем ощущать границу между прошлым и настоящим. Это идейное согласие двух направлений изысканий, возможно, частично связано с тем, что постмодернизм сильно связан с последствиями в значительной мере нравственно окрашенных исторических травм. Мысли Гройса вполне удачно описывают музыку Шнитке, однако полистилистика в равной мере восходит к выдвижению проблематики памяти и страдания на первый план в отдельно взятой культуре. Как указывают Файджес и Мерридейл, власти переписывали и подделывали историю для того, чтобы иметь возможность контролировать конкретные коннотации травматических событий. В этой связи людям приходилось отстаивать как личные, так и коллективные воспоминания о пережитых страданиях. В этом отношении показателен пример романа «Книга смеха и забвения» Милана Кундеры. В начале произведения президент Чехословакии, лидер коммунистов Клемент Готвальд, обвиняет одного из своих прихвостней в предательстве и в буквальном смысле затирает образ этого человека из всей пропаганды в начале 1950-х годов. В целом роман посвящен событиям в преддверии ввода советских войск в Чехословакию в 1968 году. Герои произведения силятся вспомнить прошлое, но все, что всплывает в их памяти, – отдельные фрагменты. В этом и заключаются последствия переписывания истории и переживания травмы. Сюжет романа сконцентрирован вокруг вопросов о сущности памяти и страданий и разворачивается в постмодернистской манере как последовательность обрывочных эпизодов. Травма сказывается не только на образе мыслей героев, но и на структуре повествования.