Музыка для богатых

Гостевая комната оказалась обычным баром. Выдержанным в том же безупречном, но неуютном хай-тек стиле, что и весь салон. Музыка была тихой и необременительной, стены – зеркальными. Из-за стойки ему улыбнулся молодой розовощекий бармен. За одним из столиков длинноволосый человек задумчиво и не спеша вдыхал высыпанный на стеклянную поверхность стола островок кокаина.

Больше в баре никого не было.

– Двойной эспрессо, пожалуйста, – попросил Никита и сел за один из столиков. Сидящий неподалеку волосатый тоже показался ему знакомым, но удивляться не приходилось – наверняка все еще действовал вчерашний прощальный бурхун-тэге.

«Позвонить, что ли, Полине? Чтобы никуда не ушла? – колебался Никита. – Или уже дотерпеть?..»

Позвонить девушке ему конечно же мучительно хотелось еще вчера. И когда он стоял в бесконечной пробке посреди пульсирующей Москвы, и позже, уже дома. Но каждый раз, взяв в ладонь сотовый, он откладывал его. Почему-то казалось, что любые слова, даже самые простые и нежные, могут прозвучать грубо, ненужно, нарушить грешное волшебство вечера. А потом шаманский напиток сделал проблему неактуальной…

– Здравствуйте, – знакомым голосом произнес длинноволосый человек, и Никита поднял глаза. Это был продюсер Шакальский. Борец за духовный рост отечественной попсы собственной персоной. Весеннее утро продолжало свои игры.

– Вы позволите?.. – Не дожидаясь ответа, тот аккуратно протер салфеткой оставшуюся на стекле кокаиновую пыль и, прихватив недопитый стакан апельсинового сока, пересел, оказавшись напротив.

Выглядел Шакальский так, как ему и полагалось. «Как король пидарасов!» – сказал бы Витек. Дорогой легкий плащ легкомысленной расцветки, поблескивающие от лака седоватые пряди, ухоженные до неприличия пальцы, в ухе сережка – платиновый гвоздик с режущим глаз бриллиантом. Даже кокаин он, как выяснилось, нюхал не через обычную соломинку, а через свернутую трубочкой купюру в сто евро, которая теперь непринужденно торчала из нагрудного кармана его расстегнутого плаща, и в этом была, нужно признать, своя стильная старомодность. Продюсер – понял Никита – был похож на старого хиппи, вовремя выбравшего капитализм, но хранящего верность идеалам юности.

– Знаете, я очень рад, что мы встретились… Это редкая удача…

– Да что вы говорите! – весело среагировал Никита.

Получилось, наверное, слишком иронично, потому что Шакальский посмотрел на него с усталой мудростью.

– Вы, я вижу, все еще обижаетесь на меня, Никита. А поверьте – совершенно напрасно…

– Я обижаюсь только на близких людей, – жестко ответил Никита. – Остальные мне ничего не должны.

Он с удивлением почувствовал, что его злость на Шакальского, оказывается, вовсе не улетучилась, жила в нем, ждала своего часа, спрятанная под ворохом бурных событий – радостных и не очень…

Продюсер в задумчивости потер наманикюренным пальцем висок.

– Именно поэтому я и хотел увидеть вас… Боюсь, что из-за вашего друга Баклана я кажусь вам неизвестно кем…

– Перестаньте, Шакальский. Во-первых, Баклан мне не друг… – Никита кивнул принесшему кофе бармену и дождался, пока тот отойдет. – А во-вторых, очень даже известно. Вы кажетесь мне стареющим педерастом, который, пользуясь своим влиянием в мире шоу-бизнеса, пялит в жопу понравившихся ему мальчиков…

Продюсер, сцепив зубы, поморщился, словно от боли.

А Никита запоздало сообразил, что ведет себя глупо и нагло, – самого Шакальского, конечно, можно было не бояться, но в его машине где-нибудь поблизости наверняка сидела охрана – какой-нибудь жуткий бывший спецназовец с кулаками, похожими на гантели. А то и два.

Повисла неловкая пауза. Продюсер заговорил первым.

– Думайте, что вам угодно, Никита. Тогда… ну, тогда… я ни к чему не собирался вас принуждать. Вы нравились мне, да… Впрочем, сейчас это уже неважно… Я просто хочу, чтобы вы знали: я никогда, слышите, ни разу в жизни никого не брал силой. Любовь и насилие несовместимы…

– Любовь? – Никита постарался спросить без всякой иронии, но у него не очень получилось.

Шакальский в грустной задумчивости повертел стакан с недопитым соком, словно любуясь его ядовитым желтым цветом.

– Ох уж эта наша родная российская гомофобия… Вы же цивилизованный человек, Никита, неужели даже вам не приходило в голову, что другие люди попросту отличаются от вас?.. Что они – иные, да, но тоже хотят любви, верности, нежности? Что они тоже имеют право на счастье?! Никогда не думали об этом?..

«Много чести, чтобы я о вас, пидарасах, думал…» – хотел ответить Никита, но, вспомнив свои недавние опасения, сдержался.

– Что такое счастье, – продолжил Шакальский, не дождавшись ответа, – если не возможность сделать счастливым другого человека? Причем тоже испытывая при этом счастье. И потом, в мире, где почти все делается, как вы изволили выразиться, «через жопу», выражать при ее помощи любовь – не самое большое злодеяние, поверьте…

– Вам виднее… – тихо буркнул Никита. Разговор начал его раздражать.

Продюсер посмотрел на часы – не самый дорогой, но явно настоящий «Ролекс».