Музыка души

– Что вы, Петр Ильич, откуда столь мрачные мысли? «Пиковая дама» государю понравилась, и я даже получил приказание приготовить фотографический альбом всех персонажей и сцен для его величества. А то, что он не был на последних представлениях, так могу передать вам его собственные слова: «Жаль, я не знал, что Медея пела в последний раз, я бы приехал». Государь живо интересовался оперой, расспрашивал насчет замены Медеи Сионицкой; сожалел, что Мравина не может петь Лизу, – помолчав, Иван Александрович смущенно заключил: – Тут я немного виноват. Я опасался, что хорошее впечатление, произведенное Медеей, повредит успеху оперы с Сионицкой. А тут еще Кондратьев сбил: как и куда вставить «Пиковую даму» так, чтобы она не шла в абонемент. Уверяю, опера возобновится в следующем сезоне – вам совершенно не о чем беспокоиться.

Его заверения немного успокоили Петра Ильича – во всяком случае, в том, что касалось страхов насчет враждебности императора. И все же неприятный осадок остался. Он согласился на написание «Щелкунчика» и «Дочери короля Рене» к следующему сезону, не испытывая особого воодушевления и опасаясь, что с предстоящей поездкой в Америку на сочинение не хватит времени.

Ради премьеры пьесы Модеста «Похмелье» он задержался в Петербурге еще на несколько дней. Надежды на успех не оправдались. Публика восприняла новое произведение необычайно холодно – не раздалось ни единого хлопка. Модест был страшно расстроен и подавлен. А когда, на втором представлении, история повторилась, сам попросил снять пьесу с репертуара. Домой он вернулся убитый и разочарованный в своем даровании драматурга.

Больно было видеть брата в таком состоянии – как никто Петр Ильич понимал уязвленные авторские чувства. И он по-прежнему считал, что «Похмелье» – стоящее сочинение.

– Не отчаивайся так, – попытался он утешить Модеста. – Пьеса имеет огромные достоинства и свое возьмет. Надо только поработать над концом. Ох, уж эти концы – вечно они у тебя все портят!

Модест уныло пожал плечами:

– Может, просто драматургия – это не мое?

– Вот это ты брось, – Петр Ильич сердито нахмурился. – Посмотри: в «Новом времени» вышла обстоятельная статья – совсем не враждебная. Уверен, твое время придет. Если бы я сдавался после каждой неудачи, давно бы уже бросил сочинение.

Модест немного приободрился:

– Ты прав, как всегда. Я даже знаю, что можно изменить в финале.

Воодушевившись, он умчался в свой кабинет. Петр Ильич усмехнулся, покачав головой – и перепады настроения совсем как у него. Ощущение «Я написал действительно стоящую вещь» моментально сменяется ощущением «Я бездарь, у меня никогда ничего не получится». И наоборот. Как они все-таки с Модестом похожи!

***

Алексей успел вновь жениться – на милой бойкой девушке Катерине. Свадьба состоялась в годовщину смерти Феклуши, так что с утра служили заупокойную обедню, а вечером венчались. Катя была портнихой, деятельной и гораздо более смелой, чем тихая, боязливая Фекла. Всегда улыбалась, на вопросы барина отвечала бойко. Алексей светился от счастья.

Сразу по возвращении домой Петр Ильич засел за работу, стремясь сделать как можно больше до начала турне. И даже почти примирился с сюжетом балета.

***

В поезде Петр Ильич немножко сочинял балет, но вскоре на него напала невыносимая тоска. Страшно хотелось бросить все и немедленно вернуться на родину.

В Берлине было морозно, улицы покрыл густой слой снега. Единственной целью остановки здесь было свидание с Вольфом – устроителем поездки в Америку. Он подробно обрисовал предстоящие концерты, заверил, что обо всем договорился. А заодно посоветовал ехать на немецком, а не французском пароходе.

В Париже уже месяц жил Модест, и Петр Ильич остановился в той же гостинице, однако брата не застал. Он так устал от заграничной тоски и переезда, что решил не дожидаться его возвращения и лег спать, попросив прислугу, чтобы его не будили.

Только утром они встретились. Радость от свидания с братом, по которому Петр Ильич соскучился, была какой-то отстраненной, погребенной под меланхолическим настроением, мучавшим его с самого отъезда из России. Кажется, Модест был слегка задет прохладной встречей.

– Почему не предупредил о приезде? – спросил он. – Я бы встретил тебя на вокзале.

Петр Ильич пожал плечами:

– Извини – забыл, – и с недоумением добавил: – Поражаюсь тебе: как можно столько времени жить за границей, не будучи к тому вынужден?

Модест обеспокоенно нахмурился:

– Ты в порядке?

– Да, не беспокойся, – отмахнулся Петр Ильич. – Просто стар я стал для таких поездок. Клянусь: это последнее мое турне. Больше никаких путешествий.

Модест скептически приподнял брови, не убежденный его заверениями. Да и действительно: сколько раз уже он говорил, что бросит дирижировать – а все продолжал.

С первого же дня закружила светская жизнь. Не оставалось ни одной свободной минутки даже для того, чтобы побыть с братом. Лишь вечером они встречались за ужином, но к тому времени Петр Ильич бывал настолько вымотан, что становился неспособен на нормальное общение.