Музыка души

С этими словами он начал выделывать непостижимые, отчаянные па. Люди вокруг вытаращились на него с выражением полного шока. Соня звонко рассмеялась. Петр Ильич тут же смутился, к нему вернулась обычная застенчивость, и он, прекратив свои показательные танцы, уже скромно пошел дальше рядом с продолжавшей хохотать невесткой. Ипполит, обернувшийся на ее смех, только головой покачал, пробормотав что-то вроде:

– И кто из нас старший?

Но в уголках губ у него затаилась улыбка.

***

И снова Петербург, где Петра Ильича давно ждали в связи с постановкой «Пиковой дамы». До сих пор продолжались споры, кому исполнять роль Лизы. Всеволожский стоял за Мравину, однако Фигнер требовал, чтобы пела жена.

– Понимаете, Иван Александрович, – сказал Петр Ильич на совещании по этому поводу, – какую бы мы не предпочли, одна из них будет сердиться и плакать, что меня ужасно огорчает. Мравина столь же желательна, как и мадам Фигнер. И даже есть сцены, где она будет смотреться гораздо лучше. Но успех оперы всецело зиждется на исполнении партии Германа. И потому мы должны сделать все, чтобы помочь Фигнеру блестяще создать партию. Если он говорит, что ему лучше петь с женой, значит, пусть так и будет. Хотя бы на первом представлении должна петь Медея.

Всеволожский согласился с его доводами и уступил.

Репетиции шли хорошо – и музыкантами, и актерами, и постановкой Петр Ильич остался доволен. Настроение было прекрасным, несмотря на утомительный ряд приглашений и домашних празднеств в его честь.

Пятого декабря состоялась генеральная репетиция «Пиковой дамы» в присутствии государя.

Все было готово, спектакль должен был начаться, в ложе сидел император с семьей, но… не явился исполнитель главной роли. Петр Ильич, бледный, с взвинченными нервами, ходил взад вперед по сцене за закрытым занавесом. Казалось, вот-вот произойдет катастрофа: выведенный из терпения император покинет театр. И тогда конец «Пиковой даме».

– Где Фигнер?! – метал громы и молнии Всеволожский.

Вдруг влетел запыхавшийся портной-одевальщик и начал что-то шептать ему.

– Так чего вы стоите столбом! – рявкнул Иван Александрович. – Бегите быстрее! – и когда портной исчез с его глаз, пробормотал: – Чтоб я еще когда-нибудь позволил ему переодеваться на квартире…

Петр Ильич хотел спросить, что же такое случилось, но Всеволожский уже ушел в зрительный зал – извиняться перед государем.

Время шло, тянулось, ползло, а Фигнер все не появлялся. Совершенно убитый Петр Ильич сквозь щель занавеса посмотрел в зрительный зал – не ушел ли еще император. Тот сидел в шестом ряду и с любопытством наблюдал за тем, как кто-нибудь из чиновников попеременно подходит к Всеволожскому с донесением, что Фигнера все нет. Направник стоял у пюпитра спиной к сцене, изредка косясь в кулису: не покажется ли добрым вестником режиссер Морозов?

– Наконец, в чем же задержка? – спросил государь, окончательно потеряв терпение.

Всеволожский, сидевший за его креслом, наклонился и громко ответил:

– У Фигнера штаны лопнули, ваше величество!

Так вот в чем дело! Петр Ильич в отчаянии хлопнул себя по лбу. Ох, уж эти актеры и их капризы! Ну почему нельзя переодеваться в театре, а обязательно на своей квартире? Здесь давно бы уже исправили неприятность.

Государь воспринял новость совсем не так, как ожидали – он весело расхохотался на всю залу.

– Что ж, бывает, – снисходительно заметил он, отсмеявшись.

После чего терпеливо стал ждать появления Фигнера, не выражая неудовольствия. Все дружно вздохнули с облегчением.

Когда Николай Николаевич явился, ему не стали высказывать никаких упреков, дабы не волновать перед представлением. И генеральная репетиция, наконец, началась.

В сцене на гауптвахте, при чудном исполнении хора «Молитву пролию ко Господу» в момент появления призрака графини Фигнер, изображая ужас Германа, нечаянно скинул со стола подсвечник с горящей свечой. Подсвечник покатился по полу и, как нарочно, остановился под краем занавеса заднего плана. Свеча продолжала гореть, и, конечно, внимание публики, привлеченное звуком падения подсвечника, сосредоточилось на пламени и на начавшей дымиться завесе. К счастью, учитель сцены Палечек вовремя отреагировал: просунув руку под занавесом, он убрал подсвечник.

В остальном же репетиция стала триумфом и композитора, и исполнителей, и постановки. Особенный эффект произвела декорация спальни графини. Многие не хотели верить, что она вся написана на одном плане. Даже ходили нарочно за кулисы, дабы убедиться в том, что на сцене, кроме кресла графини, нет никаких предметов, а все – и альков, и кровать, и ширмы, и прочая мебель – написано на одной завесе.

Когда же после бурных аплодисментов, криков «браво» и одобрительных слов государя, театр опустел, начался разбор полетов. Всеволожский был взбешен и настаивал на применении к Фигнеру самой тяжелой меры взыскания: увольнения со службы. Ему возразил Погожев: