Музыка души

Пока же приходилось оставаться дома из-за срочной работы над «Гамлетом». Собственно работа состояла в кромсании уже написанной увертюры-фантазии ради приспособления ее к скромным возможностям крошечного оркестра драматического театра. Когда Петр Ильич попросил увеличить состав оркестра, ему обещали прибавить еще семь человек – на большее просто не было места. А ни одну работу он так не ненавидел как переделывание старого произведения, особенно когда его приходится урезать. «Гамлет» вызывал такое отвращение, что Петр Ильич начал чуть ли не ненавидеть Гитри, по просьбе которого и писал музыку к спектаклю.

Ради предстоявшей затем работы над оперой и балетом он отказался от поездки в Европу и собирался отказаться от Америки, но в последний момент передумал. Было бы безумием не поехать при столь выгодном и необременительном предложении.

***

К концу января Петр Ильич разделался с опостылевшим «Гамлетом» и занялся исправлением партитуры «Пиковой дамы». Из Праги пришло лестное предложение поставить оперу на сцене Национального театра, и хотелось послать им ноты без ошибок, которыми неизменно изобиловало первое издание.

Заехал в гости Модест по пути в Москву, где он хотел посмотреть на Савину в своей «Симфонии». Обратно брат вернулся довольный – пьеса пошла в гору. Он уже работал над новой – «Похмелье», как раз для бенефиса Савиной. С радостью Петр Ильич видел, как Модест становится модным поставщиком пьес для театров.

Вместе они вернулись в столицу, где Петру Ильичу предстояло дирижировать в благотворительном концерте в пользу школ Санкт-Петербургского женского патриотического общества. Подобные концерты не имели серьезного музыкального значения, и зал Дворянского собрания наполнялся исключительно благодаря приманке итальянских певцов и знаменитейших виртуозов. Сознавая бессмысленность своего участия в концерте, Петр Ильич тем не менее не мог отказаться от приглашения великой княгини Екатерины Михайловны.

Отбыв скучную обязанность, он направился в Дирекцию театров, где, поднимаясь по мраморной парадной лестнице, встретил главного режиссера Кондратьева.

– А, Петр Ильич! – ласково улыбнулся тот и тоном, будто сообщает необычайно приятное известие, спросил: – Вы знаете, что «Пиковая дама» больше не пойдет в этом сезоне?

Петр Ильич застыл как громом пораженный. С самого приезда в Петербург до него доходили слухи, будто «Пиковая дама» снята с репертуара. Но это известие казалось ему столь невероятным, что он отказывался верить. Однако если главный режиссер говорит… Он онемел, почувствовав себя глубоко оскорбленным. Как могут оперу, которую он считал лучшим своим детищем, которую все близкие к театру лица считали украшением репертуара, вдруг отбросить в сторону в разгар сезона, точно негодный балласт?

– Почему? – спросил он, обретя дар речи.

Кондратьев пожал плечами:

– Говорят, распоряжение свыше.

Ничего более толкового Петр Ильич от него добиться не смог. Раздраженный, в крайнем возмущении, он появился в кабинете Всеволожского. Тот, напротив, пребывал в самом благодушном настроении и сразу завел речь о новых опере и балете.

– Модест Ильич говорил, что сюжетом для оперы вы хотите взять «Дочь короля Рене», и я вполне одобряю ваш выбор. А вот для балета я предложил бы «Щелкунчика»…

– Прежде чем обсуждать новую работу, Иван Александрович, – перебил его Петр Ильич, – я должен понять, что происходит с «Пиковой дамой».

Всеволожский обреченно вздохнул – он явно ожидал этого разговора, но надеялся его избежать.

– Поймите, – продолжил Петр Ильич, – денежная сторона дела есть меньшая из моих забот, и мной в данном случае руководит вовсе не чувство сожаления об утрате нескольких сотен рублей. С радостью отказался бы я вовсе и навсегда от доходов с любимого детища, лишь бы только ему было оказано подобающее серьезному и выходящему из ряду вон произведению внимание и почтение. И мне необходимо хоть какое-нибудь разумное объяснение. Иначе я не могу с должным спокойствием приняться за новую работу для того же самого театра, на подмостках которого мое лучшее и любимейшее произведение постигла столь жалкая и незаслуженная судьба. Единственное, что могу предположить – неодобрение государя. Мне говорили, будто он не был ни на одном представлении. А если государь не поощряет мои труды на пользу театра, то могу ли я с любовью, с потребным спокойствием и охотой работать для учреждения, в коем он хозяин? Не лучше ли мне от театра отдалиться?

Всеволожский на эту страстную речь сокрушенно покачал головой: