Музыка души

Незадолго до концерта Моррис Рено дал в честь Петра Ильича роскошный званный обед. Просторная зала в доме Рено сияла позолотой, на высоких окнах висели бархатные портьеры. Стол был весь усыпан цветами. Возле прибора каждой дамы лежал букет, а для мужчин приготовили букетики из ландышей, которые, когда гости расселись, каждый вздел в бутоньерку фрака. Около дамских приборов стоял портретик Петра Ильича в изящной рамке.

До того, как сели за стол, Рено подвел его познакомиться с высокой светловолосой девушкой, державшейся скромно, но уверенно.

– Мисс Адель Аус дер Оэ. Она пианистка и будет исполнять ваш Первый концерт.

– Мне хотелось бы, чтобы вы послушали меня и подсказали, что можно улучшить, – попросила она.

– Конечно. Завтра вечером вас устроит?

– Вполне.

Она улыбнулась и отошла, а Рено продолжил рассказ:

– Адель приехала в Америку четыре года назад без гроша, но заручившись приглашением сыграть в симфоническом обществе концерт Листа – она его ученица. Ее игра понравилась, посыпались приглашения со всех сторон. И везде ее сопровождал огромный успех. В течение четырех лет Адель слонялась из города в город по всей Америке, et voil`a – у нее капитал в полмиллиона марок!

Вот она Америка – в мгновение ока здесь можно сделаться миллионером.

Обед длился более двух часов и состоял из невероятного количества изысканных кушаний. Особенно поразил десерт. В коробочках подали мороженое, а при нем аспидные дощечки с грифельным карандашом и губкой, на коих были изящно начертаны отрывки из сочинений Петра Ильича. Предполагалось, что на этих дощечках он оставит свой автограф. Нигде и никогда его не принимали с такой любовью и почтением. Будь он моложе, наверное, испытывал бы большое удовольствие от пребывания в интересной новой стране. Но сейчас он переносил все как легкое и смягченное благоприятными обстоятельствами наказание. Стремление по-прежнему оставалось одно: домой, домой, домой! Только письма от родных приносили утешение, помогая справиться с тоской. Поэтому утренние часы, когда доставляли корреспонденцию, стали для него лучшими минутами дня.

***

В день концерта Петр Ильич нервничал как никогда. Ему предстояло выступать ни много ни мало перед пятитысячной публикой. Первым номером стояла увертюра Бетховена «Леонора» под управлением Дамроша, и в ожидании своей очереди Петр Ильич устроился в ложе с семейством Рено.

Дамрош вышел на сцену, дал вступление – и четырехголосный хор в сопровождении органа запел «Славословие». После чего начались речи, под конец которых епископ Генри Поттер провозгласил:

– Мужчины и женщины Нью-Йорка, мы преподносим вам эту чудесную работу. Торжественно храните, оберегайте и используйте ее до самого конца. Во имя и от имени президента и директоров музыкальных залов Нью-Йорка я провозглашаю здание открытым, с этого момента оно посвящается целям, для которых было сооружено.

Снова зазвучала музыка, и к хору, исполнявшему национальный гимн «Америка», присоединилась публика.

После антракта Петр Ильич спустился из ложи в артистическую. Фанфары оркестра и шумная овация всего зала встретили его появление за дирижерским пультом. Волнуясь, он неловко и смущенно поклонился несколько раз, повернулся к музыкантам и поднял палочку. Все замерло.

Торжественный коронационный марш произвел фурор. Как только затихли последние звуки, раздался взрыв аплодисментов, за ним еще один. Автора вызывали снова и снова. Четырежды пришлось выходить на поклоны.

Два дня до следующего выступления были посвящены светским визитам, обедам и концертам.

Перед исполнением Третьей сюиты Петра Ильича вновь охватил страх. Странное дело: уж сколько раз он дирижировал этой сюитой! Идет она прекрасно, чего беспокоиться? А между тем он невыносимо страдал и, кажется, никогда так не боялся.

Концерт состоялся как раз в его день рождения, и, будто почувствовав это, супруга Рено с утра прислала ему массу цветов. Однако, едва закончив выступление, он сбежал, отказавшись от всех предложений. Сил не было после нервотрепки концерта еще и сидеть за званым ужином. С трудом пробравшись сквозь толпу дам, окруживших его в коридоре и таращившихся на него с восторженным сочувствием, Петр Ильич поспешил домой. Наконец-то можно вздохнуть с облегчением, побыть в одиночестве, предаться наслаждению молчания.

На самом деле, грех было жаловаться: его превосходно принимали – газеты даже писали, что он произвел сенсацию. Третью сюиту превозносили до небес, но еще больше – мастерство дирижера.