Музыка души

«Мистер Чайковский, мужественный, решительный и глубоко вдохновенный дирижер, каким является вождь оркестра в полном смысле слова, имеющий знания, достоинство, сильную энергию, самообладание и магнетизм, превратил оркестр в нечто похожее на совершенно иной коллектив музыкантов. Без преувеличения можно сказать, что симфонический оркестр, которым добросовестно, но неумело дирижирует мистер Дамрош, неожиданно и быстро превзошел себя в артистическом смысле, как преображается человек, к которому прикоснулась волшебная палочка».

Прочитав такие похвалы, Петр Ильич остался в недоумении. Неужели он в самом деле настолько хорошо дирижирует? Или американцы пересаливают?

На следующее утро его с новой силой начали осаждать посетители: репортеры, композиторы, авторы либретто. Кроме того, со всех концов Америки приходили целые вороха писем с просьбой автографа, на которые он добросовестно отвечал.

По необъяснимой причине перед последним выступлением Петр Ильич вдруг перестал волноваться. Весь день до концерта он провел в визитах и приемах посетителей. Погода стала прямо-таки тропической. И это в конце апреля!

Первый фортепианный концерт, великолепно исполненный Адель Аус дер Оэ, встретили с таким энтузиазмом, какого в России не бывало никогда. Вызывали без конца, махали платками, кричали: «Upwards!»[37] Дамы во время антрактов  и после концерта толпами собирались поглазеть на автора. Иные даже осмеливались подойти и выразить восхищение.

Этим грандиозным триумфом закончилась нью-йоркская деятельность Петра Ильича. Еще пара дней ушла на прощальные визиты и ужины, в том числе у устроителя концертного зала Карнеги. Невысокий старичок, напоминавший Островского, жил на удивление скромно и не производил впечатления богача, обладающего тридцатью миллионами долларов. Особенно же покорила его любовь к Москве, которую он посетил два года тому назад.

Карнеги безмерно восхищался Петром Ильичом и выражал это бурно и непосредственно, точно ребенок: весь вечер хватал его за руки, крича:

– Вы некоронованный, но самый настоящий король музыки!

Обнимал, вставал на цыпочки и высоко поднимал руки, чтобы изобразить его величие. Наконец, привел все общество в восторг, изобразив, как Петр Ильич дирижировал. Вышло ужасно похоже и забавно. Без сомнения приятные изъявления любви вместе с тем вызывали смущение и неловкость. Он не чувствовал себя достойным столь чрезвычайных похвал.

***

Перед концертами в Балтиморе и Филадельфии, Петр Ильич поехал посмотреть на Ниагару. Эту экскурсионную поездку устроил для него Майер, заявивший, что он просто обязан увидеть знаменитый водопад.

Несмотря на невероятную, даже излишнюю роскошь поезда, поездка далась тяжело из-за страшной духоты и долгого сидения на одном месте. Поезд почти не останавливался. При этом только первые часы пути – по берегу Гудзона – были интересны для взора, все же остальное время за окном расстилалась плоская и малопривлекательная местность.

Заботами Майера в Ниагара-Фолс для Петра Ильича уже приготовили номер в скромном чистеньком отеле. Уставший от дороги он рано лег спать, но долго не мог заснуть – в ночной тиши шум водопада казался настоящим грохотом.

Утром его ждало ландо, кучер которого одновременно выполнял обязанности гида: возил, куда следует, и отчасти словами, отчасти жестами указывал, что делать. Первым делом он повез Петра Ильича на Goat Island. Грохот, становившийся все громче по мере приближения, здесь просто оглушал – так что объясняться приходилось исключительно жестами. Взяв вправо, кучер остановился и велел спуститься к уровню Американского водопада. Выйдя из ландо и пройдя по указанной тропинке, Петр Ильич замер в восхищении от неописуемой красоты и величественности зрелища. Тонны воды потоком низвергались с громадной высоты, поднимая столько брызг, что все вокруг окутала, точно туманом, водяная дымка. А над ней сверкала радуга.

Находившись и насмотревшись на эту часть водопада, Петр Ильич прошел к окраине острова. Там среди свежей зелени уже красовались одуванчики. Хотелось сорвать несколько из этих красавчиков с запахом весны, да на каждом шагу торчала доска с напоминанием, что даже дикие цветы нельзя срывать.