Музыка души

Модест поделился своим новым замыслом – он работал над пьесой «День в Петербурге».

– Рад, что работа идет хорошо, – одобрил Петр Ильич. – Но мне не нравится салонная цель твоей пьесы. Это несерьезно, Модя.

Тот пожал плечами со свойственным ему упрямым выражением лица:

– Зато ее точно будут играть. Чего не скажешь о театре.

– Это не причина, – возразил Петр Ильич.

Но разве Модеста переубедишь, когда он загорелся идеей? Он быстро перевел тему на свои отношения с Конради:

– Коля настоял, чтобы я заключил финансовую конвенцию с его банкирской фирмой.

Петр Ильич удивленно приподнял брови: это что еще за новости? С некоторым смущением Модест пояснил:

– Он все беспокоится, что средства, которые он тратит на меня, уходят впустую…

Петр Ильич нахмурился:

– Значит, эта история продолжается? А я-то думал, она ушла вглубь забвения. Модя, повторю тебе то, что говорил прежде: порви с Колей все отношения. Ну не отвратительную ли картину представляет положение, которое создает ваша конвенция? Коля считает гроши, которые ты получаешь из театров, и задумывается, хватит ли их на покрытие его милостей. Он смотрит на тебя как на наемного человека, в свое время получавшего деньги и содержание на всем готовом за известное дело. Теперь дела нет. Следовательно, все, что ты имеешь от него, тобой не заслужено. Уходи – и дело с концом.

– Мне некуда идти, – покачал головой Модест. – Где взять место?

– Глупости! Если поискать и подождать, я уверен, ты найдешь обязательно. Пока есть остатки молодости, ты должен устроить себе жизнь, чтобы не быть в зависимости от капризов Коли. Я не призываю тебя ссориться с ним – оставайтесь в наилучших отношениях, но порознь. Мы все сделали ошибку, считая его как бы кровным родственником, а он смотрит на нас как на чужих. Так что лучше оставить все теперь, когда диссонанс еще не дошел до болезненности.

– Может, ты и прав, – печально согласился Модест. – Я подумаю, что можно сделать.

Несколько дней спустя, свозив племянников в Москву на франко-русскую выставку, Петр Ильич уже один вернулся в постылое Майданово, чтобы снова засесть за работу. «Щелкунчик» все больше разочаровывал: он явно получался хуже «Спящей красавицы». Оставалось надеяться, что хоть опера выйдет лучше.

Жизнь шла размеренно и однообразно, за исключением небольшой поездки в Петербург, совершенной исключительно с целью уклониться от празднования именин. Уж слишком много в Майданове жило дачников, и пришлось бы всех звать к себе. Поэтому Петр Ильич накануне просто сбежал. Опять же не мешало отдохнуть от работы над балетом.

Стояла чудная погода, и в столице было так хорошо, что закралась мысль перебраться сюда насовсем. Но, поразмыслив, Петр Ильич отверг ее: он заплатил Новиковой вперед, и жаль было бросать деньги на ветер, при этом потратив по меньшей мере две тысячи на водворение в Петербурге. Но в целом мысль казалась привлекательной. Вот только разделается окончательно с Майдановым…

И снова похожие дни потекли один за другим. Сочинение оперы, прогулки, вечера в обществе Новиковой. Некоторое время работа продвигалась тяжело из-за того, что приходилось заниматься корректурами партитуры «Евгения Онегина», которую Юргенсон решил издать заново. Но как только Петр Ильич отделался от них, сразу появилось воодушевление и «Иоланта» пошла веселее. Чем дальше, тем больше он восхищался достоинствами либретто, написанного Модестом. Пожалуй, из них получилась отличная команда.

Так прошла большая часть лета.

***

Легкие занавески на открытых окнах тихонько колыхались от теплого летнего ветерка. Из парка раздавался стрекот кузнечиков и доносились запахи цветов. Ложась спать, Петр Ильич собирался, как обычно, завести часы, подаренные когда-то Надеждой Филаретовной. Но на ночном столике, где они всегда лежали, их не оказалось. Он тщательно обшарил и столик, и всю комнату. Ничего. Оставалось предположить, что часы украли. Это достаточно легко было сделать – всего лишь влезть в окно, пока Петр Ильич был на прогулке или работал в другой комнате. Вместе с часами пропало несколько мелочей: колода карт, перочинный ножик и карандаши. При этом серебряные вещи остались не тронутыми. Будто вором был ребенок, не знающий цену вещам.

Происшествие сильно расстроило Петра Ильича – и часы были дороги, и сам по себе факт воровства был неприятен. Кто мог решиться на такое? На следующее утро он отправил в Клин Алексея – поднять на ноги полицию, – хотя и сомневался в успехе поисков.

Судебный следователь – серьезный пожилой человек – прибыл к полудню. Подробно осмотрел комнату, делая себе какие-то заметки. Спросил, не пропало ли что-нибудь еще. И, узнав, что украдены ничего не стоящие мелочи, с понимающим видом покивал, снова записав что-то в блокнот.

– У вас есть какие-нибудь подозрения? – закончив осмотр, спросил следователь.

Петр Ильич пожал плечами:

– Нет. Могу лишь предположить, что это был ребенок – взрослый взял бы серебряные вещи, а не перочинный ножик.

Следователь покивал:

– Согласен-с. Что ж, я деятельно займусь розыском часов и вора, но должен-с предупредить, что успех сомнителен-с.