Музыка души

– Вора мы нашли-с, – деловито сообщил он. – Это мальчишка Федька, камердинер господина Новикова. Однакож он отказывается говорить-с, где часы. Указывал то на одно-с, то на другое-с лицо – всех пришлось выпустить за выяснившейся непричастностью к делу. Множество раз привозили-с Федьку для указания места, где скрыты часы, изрыли-с весь парк – безуспешно. Изобретательность в выдумках у него поразительная! Что мы только не предпринимали-с: морили его голодом, кормили селедкой и заставляли страдать от жажды, напаивали пьяным, устраивали с переодетым сыщиком ложное бегство из-под ареста – ничего-с не помогло. Он только еще больше путает-с. И вот намедни он сделал-таки признание-с, на котором с тех пор твердо стоит… – следователь заколебался, явно смущенный результатом дознаний. – Говорит-с, будто часы скрыты у господина Новикова. И надо сказать, матерьялу-с для подозрений много.

Николай Васильевич Новиков был братом хозяйки Майданова, гостившим у нее. Новость неприятно поразила Петра Ильича. Он никогда не испытывал особой симпатии к Надежде Васильевне, но до сих пор считал их честными людьми. И что за глупая кража, в конце концов?

– Не могли бы вы-с, Петр Ильич, пообщаться с Федькой? – продолжил следователь. – Может-с, при вас он раскается и скажет правду?

– Да, конечно, – согласился он.

Пришлось ехать в участок, где его попросили подождать в небольшой комнате, пока приведут обвиняемого. И вот вошел подросток с необыкновенно симпатичным лицом. Трудно было поверить, что он вор и злодей. Он улыбался, будто нисколько не беспокоясь о своем аресте.

– Зачем же ты ограбил меня, Федя? – как можно ласковее спросил Петр Ильич. – Скажи, где часы, и тебя отпустят.

– Сказывал уже – у Николая Васильевича, – с нахальным видом ответил мальчишка, но потом передумал: – Я вам всю правду поведаю – только наедине.

Петр Ильич вопросительно посмотрел на следователя, и тот кивнул. Их отвели в кабинет исправника. Там Федя кинулся в ноги и зарыдал:

– Простите меня, Петр Ильич, вора окаянного!

– Конечно, Федя, я прощаю тебя, – он поднял мальчика с пола, пытаясь успокоить. – Скажи только: где часы?

Федя внезапно успокоился и невозмутимо заявил:

– Никаких часов я никогда не крал.

Непостижимо! Петр Ильич растерялся от столь резкой смены настроений. Так он ничего и не смог добиться. Позже следователь объяснил, что Федька, получив прощение, решил, будто дело тем и кончится и Новиков выгорожен. Когда же ему объявили, что Петр Ильич простил его только в смысле христианина, он опять стал рассказывать, как отдал часы Новикову.

Петр Ильич начал жалеть, что вообще завел дело. Все это было так утомительно и неприятно! Жаль было Федьку, подвергавшегося в участке настоящим пыткам. Его даже стегали! Жаль было и Новиковых, которым грозил позор. Весь Клин, все окрестные крестьяне с лихорадочным интересом следили за делом. А Петру Ильичу было просто противно. И он попросил следователя замять дело и отпустить Федю. Бог с ними с часами.

Большую часть осени Петр Ильич безвылазно провел в Майданове. Сочинение шло успешно, здоровье тоже не подводило, и все-таки прежнего удовольствия от жизни в излюбленной обстановке не было. Тяготила бесконечная переписка, дошедшая до гигантских размеров. В том числе с антрепренерами, издателями и просителями всякого рода. Петр Ильич чувствовал себя мучеником почты. Но и не ответить совесть не позволяла. Вот и уходило каждый день огромное количество времени на письма зачастую чужим людям.

Еще больше настроение испортило письмо из Америки. Петра Ильича приглашали на три месяца с обязательством двадцати концертов, но за плату втрое меньшую полученной в мае. До сих пор он считал себя вправе думать, что имел большой успех в Америке, что его возвращения туда желают и ждут с нетерпением, что его популярность там сильно возросла. И вдруг такое понижение. Это сильно уязвило его, и в порыве оскорбленной гордости Петр Ильич потребовал двенадцать тысяч долларов, прекрасно сознавая чрезмерность своих запросов и рассчитывая именно на отказ. А значит, и ехать не придется. Опять же и лишних денег на поездку не было. Конечно, в своем безденежье он сам был виноват. Петр Ильич понимал, что его расходы намного превышают доходы. И не однажды давал себе обещание стать благоразумнее в тратах. Но… каждый раз все повторялось, и он снова и снова вынужден был прибегать к займам.

В конце октября пришлось отложить незаконченную инструментовку «Иоланты» ради премьеры «Пиковой дамы» в Москве и первого исполнения только что оконченной симфонической фантазии «Воевода».

«Пиковую даму» собирались ставить и в Праге, о чем Петру Ильичу сообщил Чех – главный дирижер пражского Национального театра, приглашая его самому дирижировать. Постановка в чешской столице его порадовала, он обещал приехать к премьере, но соглашаться дирижировать пока опасался.

В Москве же, как всегда, ничего не делалось вовремя. Прибыв туда, Петр Ильич узнал, что репетиции начнутся только через неделю. Целую неделю он мог бы еще спокойно сидеть в своей деревне и работать!

***