Музыка души

Проснулся он от резких болей в животе. В квартире никого не было. Петр Ильич выпил еще горькой воды, но на этот раз не помогло: рвота и понос только усилились. К тому времени как вернулся брат, он чувствовал себя ужасающе плохо. Испугавшийся Модест решительно заявил:

– Как хочешь, Петя, а я посылаю за Бертенсоном. Вдруг что серьезное.

Слабые возражения он слушать не стал.

Врач приехал к половине девятого вечера.

– Бедный Василий Бернардович, – встретил его Петр Ильич, – вы такой любитель музыки и, наверное, вас потянуло в оперу. Сегодня, кстати, дают «Тангейзера». Вам же вместо этого пришлось ехать ко мне – скучному, гадкому Чайковскому, больному, да еще такою неинтересною болезнью…

Бертенсон лишь покачал головой и приступил к осмотру, после которого, ничего не сказав, вышел в соседнюю комнату, поманив за собой Модеста и недавно вернувшегося Боба.

***

– Дело серьезное, – тихим обеспокоенным голосом произнес Бертенсон, едва за ними закрылась дверь. – Я не берусь лечить один.

Модест Ильич нахмурился:

– Думаете, это не обычное его желудочное недомогание? Такое ведь не раз случалось.

– Пока не могу сказать точно, но я советовал бы собрать консилиум.

Душу охватила смутная тревога, и Модест Ильич кивнул. Самое трудное было убедить в необходимости консилиума Петра, но совместно они справились с этой задачей. Бертенсон, прописав все, что считал необходимым, немедленно уехал за своим братом.

Выделения все усиливались, и Петр ослабел настолько, что сам двигаться уже не мог. Особенно ужасна была рвота. Во время нее он даже кричал от боли, жалуясь на невыносимое ощущение в груди.

После очередного приступа, в изнеможении опустившись на постель, он тихо произнес:

– Это, кажется, смерть. Прощай, Модя.

– Что ты такое говоришь! – одновременно сердито и испуганно ответил Модест Ильич.

В глубине души затаился страх, что, возможно, брат прав, но он усиленно гнал от себя эту мысль. Когда в одиннадцатом часу приехали оба Бертенсона и с ними еще два врача, Модест Ильич выдохнул с облегчением. Теперь-то все будет в порядке. Увы, облегчение длилось недолго.

– Это холера, – произнес Лев Бернардович после тщательного осмотра.

Модест Ильич похолодел, но все-таки не оставлял надежду: да, опасная болезнь, но не все от нее умирают. Может, Петр еще выкарабкается.

Час спустя брат с криком начал жаловаться на судороги. Голова, руки и ноги посинели и похолодели. Вместе с врачами, Бобом и слугой Назаром Модест Ильич принялся растирать его.

Всю ночь длилась непрерывная борьба с судорогами и коченением. Пару раз казалось: все, наступает смерть. Но впрыскивание мускуса и клизмы из танина освежали больного. Страшнее всего было, когда Петр жаловался на боль около сердца и отсутствие воздуха.

И вот к пяти утра болезнь начала отступать. Судороги ослабли от энергического растирания. Рвота и испражнения, оставаясь частыми, потеряли свой страшный вид. Модест Ильич воспрянул духом. Петр пришел в себя настолько, что попросил пить. Однако, едва ему дали воды, как он с отвращением отвернулся.

– В воображении питье мне представлялось несравненно более отрадным, чем в действительности, – удивленно произнес он.

А уже несколько минут спустя снова молил о воде.

Даже среди самых сильных припадков он сожалел о том, какое беспокойство причиняет окружающим. Однажды даже сказал Бобу шутливым тоном (и как только умудрялся сохранять чувство юмора в таком состоянии?):

– Боюсь, ты потеряешь ко мне всякое уважение после всех этих пакостей.

Боб нервно улыбнулся, только чтобы показать, что оценил шутку. Племянник был взвинчен и встревожен не меньше Модеста Ильича.

– Шли бы вы спать, – снова заговорил Петр. – Я теперь уже в порядке. А вы устали, всю ночь возле меня суетясь.

– Ты бы помолчал лучше, – отмахнулся Модест Ильич.

Когда Петр заснул, Василий Бернардович, убедившись в относительно стабильном его состоянии, поехал дать знать полиции о случившемся. Эпидемия холеры, разразившаяся тем летом в Петербурге, уже почти затихла, но о каждом случае болезни следовало сообщать властям.

Синева прошла, припадки стали значительно реже, и Модест Ильич с Бобом вздохнули с облегчением. Проснувшись, Петр почувствовал себя настолько лучше, что посчитал себя спасенным.

– Спасибо вам, – горячо благодарил он Льва Бернардовича, – вы вырвали меня из когтей смерти. Мне неизмеримо лучше, чем в первую ночь.

К полудню припадки прекратились совсем. Единственное, что мучило Петра – неутолимая жажда. Болезнь, казалось, отступила. Однако Лев Бернардович предупредил, что радоваться пока рано:

– Я опасаюсь второго периода холеры: воспаления почек и тифоида. Хотя пока признаков ни того, ни другого нет, но…

Он выразительно замолчал, и Модест Ильич понимающе кивнул. Что ж, значит, надо запастись мужеством и терпением, но они обязательно победят и спасут Петра. Вечером ему стало настолько лучше, что врач посоветовал ложиться спать, не предвидя угрожающих симптомов в эту ночь.

Проснувшись на заре, Модест Ильич тут же поспешил к брату и застал его в сумрачном настроении.