Музыка души

– Бросьте меня, – говорил он Бертенсону, – вы все равно ничего не сделаете: мне не поправиться.

Модест Ильич в ужасе застыл на пороге. Уж, если Петр сам не верит в свое выздоровление, дело совсем худо. Заметив его, Лев Бернардович отозвал его в соседнюю комнату и удрученно сообщил:

– У Петра Ильича отказали почки. Я делаю все, чтобы вызвать их деятельность, но пока безрезультатно. Большую надежду возлагаю на теплую ванну.

Модест Ильич вздрогнул, испытав суеверный страх: ведь их мать умерла именно после теплой ванны. Он попытался убедить себя, что это глупости и одно с другим никак не связано, а мера необходима.

Звонок в дверь отвлек от мрачных мыслей: приехал срочно вызванный брат Николай.

– Как Петя? – спросил он с порога.

– Плохо, – Модест Ильич сокрушенно покачал головой и кратко обрисовал положение дел.

Они зашли в комнату как раз в тот момент, когда Бертенсон спрашивал Петра, не хочет ли он принять ванну.

– Я очень рад вымыться, – слабым голосом ответил тот, – но только я, верно, умру, как моя мать, когда вы посадите меня в ванну.

Модест Ильич с Николаем одновременно вздрогнули: эти слова выразили их собственные страхи.

– Коля! – Петр заметил брата. – Хорошо, что приехал – я рад повидать тебя перед смертью.

– Брось ты эти разговоры! – с притворной сердитостью и тщательно скрываемой тревогой ответил Николай.

В тот день ванны сделать не пришлось из-за усилившегося поноса и слабости больного. Однако ночь прошла относительно хорошо – после двух клизм понос значительно ослаб. Увы, почки продолжали бездействовать.

– Положение не безнадежное, – уверил братьев Лев Бернардович на следующее утро. – Вот только бездействие почек сильно меня беспокоит.

На вопрос о самочувствии Петр ответил:

– Отвратительно, – и, обращаясь к Бертенсону, добавил: – Сколько доброты и терпения вы тратите по-пустому. Меня нельзя вылечить.

– Прекрати, Петя, – чуть ли не со слезами произнес Модест Ильич.

– Но это правда, – спокойно возразил тот.

Положение оставалось неизменным. Петр по временам впадал в бессознательное состояние: то напряженно хмурил брови, будто прислушиваясь к чему-то, то улыбался. К часу дня Лев Бернардович настоял, что надо прибегнуть к ванне.

– Больше ничего не остается. Иначе деятельность почек не стимулировать.

К тому времени как ванна была готова, Петр находился в состоянии забытья. Его разбудили, и поначалу он не вполне ясно сознавал, что от него хотят, но потом согласился на ванну. Модест Ильич с Николаем перенесли его туда.

– Не неприятна ли вам теплая вода? – спросил Бертенсон.

– Напротив того – приятна, – ответил Петр, но скоро забеспокоился и начал просить: – Выньте меня, я чувствую, что слабею.

Его поспешно вынули, и он тут же вновь погрузился в забытье. Ванна вызвала испарину, но… почки так и не заработали.

– Она хотя бы ослабила отравление крови мочевиной, – сказал Лев Бернардович. – По крайней мере, на некоторое время.

По его тону становилось ясно, что дело совсем плохо и он теряет надежду. Пульс начал слабеть, и пришлось снова делать вспрыскивания мускуса. Это помогло, и братья решили, что дело пошло на поправку.  Но к вечеру пульс опять ослаб, и когда Модест Ильич вошел в комнату, Бертенсон тихонько сообщил:

– Он впал в коматозное состояние, к тому же начинается отек легких. Советую вам не покидать его ни на минуту.

Сердце замерло. Неужели это конец? Неужели спасти Петра нельзя, и он действительно умирает?

– Думаю, стоит послать за священником, – сказал Николай, и Модест Ильич согласно кивнул.

Как ни не хотелось верить в худшее, надо быть готовыми ко всему.

Когда посланный в Исаакиевский собор Боб вернулся вместе с батюшкой, усиленные вспрыскивания для возбуждения деятельности сердца уже не давали улучшений, а лишь поддерживали Петра в том состоянии, в котором он находился. Батюшка сокрушенно покачал головой:

– Я не могу причастить вашего брата: он не в состоянии исповедоваться. Вам следовало позвать меня раньше, пока он был в сознании.

Да, наверное, надо было, да всё тянули, надеясь на выздоровление. Теперь Модест Ильич корил себя за это, но упущенное время не вернешь и не исправишь. Батюшка только громко прочитал над умирающим отходные молитвы.

Доктора продолжали борьбу за жизнь Петра, хотя с каждой секундой становилось все очевиднее, что их усилия напрасны. Модест Ильич, Николай и Боб уже не отходили от его постели. В комнате царил полумрак, лишь керосиновая лампа на ночном столике освещала небольшое пространство рядом с кроватью.

Дыхание Петра становилось все реже. И вдруг глаза, до тех пор полузакрытые и закатанные, распахнулись. В них появилось выражение ясного сознания. Он по очереди остановил взгляд на братьях и племяннике, затем поднял его к небу. На несколько мгновений в нем что-то засветилось… и с последним вздохом угасло.