Музыка души

– Так быстро? – огорченно спросил Модест. – А как же «Предрассудки»? Я думал, ты останешься посмотреть.

Немного поколебавшись – и хотелось побыстрее оказаться дома, и жаль было огорчать брата, – он согласился дождаться спектакля. Обрадованный Модест тут же пригласил на представление всех присутствующих и позвал Петра Ильича переехать из гостиницы к нему на квартиру. Раз уж он стал причиной того, что тот задержится в столице, хотя бы за гостиницу платить не придется.

***

Вопреки ливню за окном и шквальному ветру, Петр Ильич проснулся в прекрасном настроении. От вчерашнего разочарования не осталась и следа. Да, публика приняла симфонию не так, как он надеялся, однако он был уверен, что со временем все изменится, и его любимое детище завоюет симпатии слушателей.

За завтраком он по обычаю пролистал прессу. В большинстве своем критика отнеслась к новой симфонии благосклонно, но с оговорками. И только «Биржевые ведомости» безусловно и восторженно хвалили ее, зато не одобрили дирижера:

«Будь новая симфония исполнена вчера под управлением г. Ауэра или г. Направника, она имела бы больший успех, чем тот, который выпал на ее долю».

Как ни горько признавать, но, в сущности, это было правдой. Петр Ильич понимал, что является не самым хорошим дирижером. Особенно в отношении собственных сочинений.

Допив чай, он взял партитуру: симфонию надо отправить в Москву Юргенсону, и хотелось дать ей заглавие, но он не знал какое. Предполагавшееся ранее название «Программная» давно перестало нравиться.

Именно за этими размышлениями застал его Модест.

– Трагическая, – предложил он, узнав о проблеме.

Петр Ильич покачал головой – нет, не то. Модест пожал плечами и вышел из комнаты, оставив его в раздумьях. Но скоро вернулся с воодушевленным лицом.

– Патетическая! – заявил он, стоя в дверях.

– Отлично, Модя! – обрадовался Петр Ильич: вот то, что надо. – Патетическая!

И он надписал название на партитуре. Довольный собой Модест тем временем устроился на диване в ожидании, когда брат освободится.

– Знаешь, – сказал Петр Ильич, отложив ноты. – Я вот все думаю о том, чтобы переделать «Опричника». Жаль все-таки, опера пропадает. Да и «Орлеанскую деву» стоило бы подправить.

– Хорошая мысль, – кивнул Модест. – Я давно хотел предложить: раз уж ты пользовался сценарием Шиллера, сделай и конец по-шиллеровски.

– Может ты и прав, – задумчиво согласился Петр Ильич. – Да и Погожев утверждает то же самое.

С Владимиром Петровичем Погожевым – членом дирекции Императорских театров – он виделся незадолго до концерта, и тот возобновил уже не раз начинавшееся обсуждение «Орлеанской девы», упрашивая переделать вторую часть. Он с увлечением говорил о красотах начала оперы, даже напевал мелодии из некоторых мест.

– Как хорошо вы это помните! – воскликнул польщенный и довольный Петр Ильич.

– Помню, потому что это прекрасно, а переделаете вторую часть – и вся опера будет прекрасна!

– Вы думаете? – с оживлением спросил он.

– Не только думаю – убежден! – заявил Погожев с горящими глазами. – Восходящая ветвь карьеры Иоанны-девственницы, вдохновенной, экзальтированной патриотки, со всей окружающей ее исторической обстановкой, великолепно проведена в вашей музыке. А зенит торжества и дальнейшая картина драмы Иоанны-женщины, с ужасом ее трагического конца – сравнительно бледна, мало интересна и не захватывает зрителя.

– Да, не вы первый мне говорите это… по существу, я не спорю. Я согласен: музыку эту надо переделать, но... – Петр Ильич тяжело вздохнул. – Вы себе представить не можете, до чего трудно, противно даже приниматься за исправление старого произведения!