Музыка души

Едва не поперхнувшись, Петр Ильич с трудом сохранил невозмутимое лицо, поспешно распрощался со смотрителем и пустился в обратный путь. Поначалу он решил, что это была остроумная мистификация, своего рода месть за нанесенные накануне обиды. И даже попросил Кондратьева навести справки. Но нет. Однофамильство смотрителя с Петром Ильичом документально подтвердилось.

***

Работа рецензента в  «Московских ведомостях» становилась столь же тягостна, как консерваторские уроки. Однако Петр Ильич считал и то и другое неприятным, но священным долгом: должен же среди тех, кто пишет о музыке, быть хотя бы один профессиональный музыкант! Да и лишний заработок был совсем не лишним: деньги он тратил моментально, сам не понимая, как это получается.

Новый сезон ознаменовался проблемами с консерваторией. До сих пор она существовала на частные пожертвования, и ее материальное положение настолько пошатнулось, что поднимался вопрос о закрытии. С одной стороны, возможное закрытие консерватории Петр Ильич считал несчастьем для Москвы. С другой стороны, он тогда освободился бы от опротивевших уроков. Он даже начал обдумывать варианты дальнейшего существования: вернуться ли в Петербург или махнуть в Киев к Толе.

Но выбирать не пришлось: высочайшим повелением консерватории назначили государственную субсидию в двадцать тысяч рублей ежегодно. Петр Ильич сам не понимал, разочарован он или рад.

Осенью Николай женился на Ольге Сергеевне Денисьевой. Вот уже второй брат обзавелся семьей – свободными оставались только близнецы, но те были еще слишком молоды. И у Петра Ильича все чаще стали появляться мысли о том, чтобы тоже подыскать спутницу жизни, но… Слишком он привык жить один, слишком погружен был в свою работу, слишком ценил устоявшийся распорядок и всякое посягательство на него воспринимал крайне враждебно. Да и зарабатывал он не настолько много, чтобы содержать семью.

***

На Рождественских праздниках Петра Ильича неожиданно вызвали в Петербург для присутствия в оперном комитете, решавшем судьбу «Опричника». Из всех членов комитета он считал достойным музыкантом только Эдуарда Францевича Направника – дирижера Мариинского театра. Необходимость играть перед таким ареопагом свою оперу казалась унизительной. Он сделал все возможное, чтобы избежать этого, но не преуспел. Пришлось явиться робким просителем, переживая за судьбу «Опричника», перед людьми, на которых он привык смотреть свысока. Нервы были взвинчены до такой степени, что Петр Ильич, всегда в Петербурге первым делом навещавший отца, на этот раз не решился показаться ему на глаза, дабы не пугать своим убитым видом.

Однако вопреки его ожиданиям оперу одобрили единогласно. Только после этого, успокоившись и вновь обретя нормальное расположение духа, он зашел к отцу, а потом и к друзьям из «Могучей кучки» специально для того, чтобы сыграть им финал только что оконченной Второй симфонии. Кучкисты приняли ее с восторгом, и Петр Ильич смущенно выслушивал посыпавшиеся на него похвалы. При исполнении присутствовал владелец издательской фирмы Бессель, предложивший напечатать новую симфонию. Польщенный таким несомненным успехом, Петр Ильич тут же согласился.

Давно размышляя о симфонической фантазии, но, не зная, какую тему для нее взять, он воспользовался случаем и попросил Стасова найти ему сюжет. Тот обещал подумать и написать.

Письмо пришло уже через неделю – Владимир Васильевич подошел к просьбе со всей серьезностью и прислал целых три сюжета. Все три – «Айвенго», «Буря» и «Тарас Бульба» – горячо заинтересовали Петра Ильича. И он решил подождать пару дней, пока пройдет первый пыл: припомнил «Айвенго», перечитал «Бурю» и «Тараса Бульбу», в итоге остановившись на Шекспире. Работу пришлось отложить на некоторое время: бездна всевозможных скучных занятий мешала душевному спокойствию, необходимому для такого сочинения. Сюжет «Бури» представлялся Петру Ильичу столь поэтичным, а план, предложенный Стасовым, требовал такой музыкальной законченности и изящества формы, что хотелось полностью отдаться сочинению, не будучи ничем отвлекаемым.

В Москве Вторую симфонию исполнили в январе с большим успехом: автора вызывали после каждой части по несколько раз, поднесли ему лавровый венок и серебряный кубок. Окрыленный удачей Петр Ильич тем не менее в письме к Модесту отозвался о ней с иронией: