Музыка души

– Как уехала? И не попрощалась? Почему? – к боли разлуки примешалась обида, на глазах выступили слезы.

Родители растерянно переглянулись.

– Ей пришлось быстро уехать, – осторожно ответил папа. – Было еще слишком рано, и вас будить не стали.

Петя замотал головой и всхлипнул. Как же так? Почему им не дали даже попрощаться? Поддавшись уговорам матери, он вернулся в спальню, чтобы одеться, но как Александра Андреевна ни старалась успокоить сына, он был безутешен.

Целый день Петя слонялся из одной комнаты в другую, не зная, чем заняться, и, в общем-то, не имея особого желания заниматься чем бы то ни было: мысль о том, что больше никогда он не увидит любимую гувернантку, не отпускала. Даже предстоящее путешествие в Москву – город древний и в его воображении почти сказочный – не могло развеять подавленного настроения.

Дом был полон народу: буквально все население Воткинска пришло попрощаться с начальником завода и его семьей. К неразберихе приготовлений прибавлялась суматоха прощаний. Все стояло вверх дном. И в этих условиях дети были предоставлены самим себе.

Выехали поздно вечером, когда начало темнеть. При прощании многие плакали. Наконец, сели в карету и тронулись. Петя забился в уголок, прижавшись к окну кареты, бездумно глядя на проплывающие мимо пейзажи. Ехали долго, ему показалось, что бесконечно долго. Только когда на темном небе уже давно сияли звезды и светила почти полная желтая луна, въехали в какой-то город. Мама сказала, что это Сарапул.

На ночь остановились в двухэтажном каменном доме, изукрашенном красивой лепниной. По краям его стояли башенки, сливавшиеся с основным зданием и наверху украшенные резными флюгерами. После небольших воткинских зданий этот дом показался Пете чуть ли не дворцом.

На следующее утро Пете пришла в голову мысль написать мадемуазель Фанни письмо: раз уж не получилось попрощаться лично. После завтрака он бросился обратно в свою комнату и принялся искать письменные принадлежности. Но дом был чужой – найти нужное никак не удавалось.

Тогда он попросил у взрослых пера и бумаги, но вот досада: ни одно письмо не мог написать как следует. От волнения руки так дрожали, что он постоянно делал кляксы – на самом лучшем письме поставил пять клякс. От отчаяния Петя чуть не плакал. Не может же он послать мадемуазель Фанни столь неаккуратное письмо! А написать красиво – ну, никак не выходит! Во всеобщей суматохе на него никто не обращал внимания, только Сестрица пыталась утешить, как могла.

Вечером в Сарапуле вдруг появилась тетенька Надежда Тимофеевна и Веничка, которые оставались с ними еще два дня. А потом снова начались прощания и слезы. Грустно и больно было расставаться с друзьями и родными. Сестрица, которая до сих пор сопровождала их, дальше не поехала и в последний раз со слезами целовала своего любимчика Петичку.

Когда семья окончательно покинула Вятку, настроение у всех было подавленное, а Петя и вовсе впал в депрессию. Но обилие дорожных впечатлений постепенно прогнало тоску. Перед глазами мелькали поля и города, леса и деревни.

До Москвы ехали десять дней – соскучившись в пути Петя специально их подсчитывал. Долгое, почти неподвижное сидение на одном месте – в карете, наполненной людьми, не больно-то разгуляешься – ужасно утомляло. Размяться можно было только во время остановок на постоялых дворах. Коля – опытный путешественник – тяготы дороги выносил стоически. Петя, всегда умевший погружаться в свой внутренний мир, отрешившись от окружающего, тоже сидел спокойно. А вот подвижная Саша и особенно самый младший Поля совсем извелись, пока добрались до Москвы. Они без конца теребили родителей, спрашивая, долго ли еще ехать.

И вот на рассвете показалась Москва. Петя высунул голову в окно, с жадностью вглядываясь в открывшийся перед ним вид старинного города. Въехали на широкий каменный мост, и перед путешественниками из утренней дымки встал Кремль: розовый, белый, золотой, озаренный восходящим солнцем, которое сверкало и переливалось на золотых куполах. Распахнуты настежь огромные дубовые ворота. Наверное, и не запирают их никогда: как подвинуть-то такую тяжесть? С башен Кремля строго смотрели орлы, будто сторожили. Справа – обрыв, и там вдаль расстилалась Москва. Мерцали над этой далью из туманной дымки белые купола и золотые кресты церквей. Сколько же их тут! Сонная тишина висела над городом. Но вот ударили где-то вдалеке колокола; им отозвались в кремлевских церквях, совсем рядом; снова вдалеке перезвон, теперь уже с другой стороны. И поплыл над Москвой хрустальный благовест – звонили к заутрене.

Проехали величественный Кремль, замелькали дома: то небольшие деревянные, совсем деревенские, то настоящие дворцы – каменные, изукрашенные. При каждом доме, даже самом маленьком, обязательно имелся двор, в котором гуляли куры, а порой и козы. Точно это не большой город, а какая-нибудь деревня.

Засуетились, заспешили люди по мощенным улицам и булыжным мостовым, загромыхали кареты и тележки. Проснулась, зашумела Москва.

– Петенька, не высовывайся так сильно, – раздался мамин голос.