Музыка души

Путь на воды был долог, скучен и утомителен. Когда стемнело и дорога освещалась лишь звездами, стало страшно. Казалось, вот-вот появится из темноты кто-то ужасный, лошади собьются с пути и они потеряются в бесконечных российских просторах.

Тем ярче было впечатление от освещенного помещичьего дома, к которому они подъехали поздно вечером. Уютный, светлый домик, точно надежный теплый маяк в безбрежном черном море, показался землей обетованной после наводящей страх ночной езды. И сразу стало спокойно и хорошо. Они прогостили там несколько дней у какой-то дальней родственницы маменьки, которую Петя видел в первый и последний раз.

Несмотря на пережитые скуку, усталость и страх, русские дороги оставили в его душе неизгладимый след. Впоследствии путевые впечатления не раз находили отражение в его сочинениях. А пока он наслаждался длительным пребыванием наедине с обожаемой матерью, когда все ее внимание и ласки принадлежали только ему, и богатством впечатлений от новых людей и невиданных красивых мест.

От этой поездки на всю жизнь он сохранил очень светлое воспоминание.

По возвращении домой возобновилась обычная жизнь: уроки, игры, музыка. За роялем Петя мог сидеть часами, если гувернантка не заставляла его заняться чем-то более подвижным. Впрочем, он всегда с удовольствием бегал и резвился с другими детьми, но, как только оставался предоставленным самому себе, неизбежно возвращался к роялю. Из этого инструмента можно было извлечь божественные звуки, которые затрагивали в его душе самые глубокие струны. Музыка звучала в нем и вокруг него, наполняла все окружающее.

С наступлением лета по вечерам мадемуазель Фанни с учениками выбиралась из душных комнат и устраивалась на балконе. Прямо перед ними на пруду, гладком, как зеркало, в котором отражалось заходящее солнце, бесшумно качались челны рыбаков. Дети и гувернантка сидели, слушая тишину и доносившиеся издалека песни крестьян. Простые, но невыразимо прекрасные мелодии очаровывали Петю, и он потом старался передать их на рояле. Он бесконечно любил эти тихие летние вечера, когда небо полыхало изумительными красками заката.

В доме Чайковских часто устаивались музыкальные праздники: собирались любители со всего Воткинска. В один из таких праздников детям позволили остаться со взрослыми, и Петя, весь вечер жадно впитывавший незнакомые мелодии, настолько переутомился, что вынужден был уйти к себе раньше обычного.

Но и оказавшись один в тишине своей комнаты, Петя по-прежнему слышал звуки музыки. Они настойчиво крутились в его голове, не давали уснуть. Каждый шорох, скрип, шум деревьев под порывом ветра звучал особой мелодией. Музыка заполняла все вокруг, преследовала, просила вырваться наружу. Не зная, что с ней делать, он не выдержал и, сжав голову руками, разрыдался.

Тихо открылась дверь, в комнату вошла мадемуазель Фанни, которая, заметив, что ее воспитанник плачет, испуганно спросила:

– Что случилось, Pierre? Почему вы плачете?

– О, эта музыка! Эта музыка! – в отчаянии воскликнул он, закрывая уши, пытаясь избавиться от преследующих его звуков.

– Какая музыка, Pierre? – удивленно произнесла гувернантка. – Праздник закончился: никто больше не играет.

– Она у меня здесь! Здесь! – простонал он, показывая на голову, и, подняв на нее умоляющие глаза, добавил: – Избавьте меня от нее! Она преследует меня, не дает мне покоя!

Мадемуазель Фанни озабоченно нахмурилась, села рядом с ним и крепко обняла, пытаясь утешить и успокоить. Петя доверчиво прильнул к ней и постепенно перестал всхлипывать. Так и уснул у нее на руках.

Фанни осторожно переложила воспитанника на кровать, укрыв его одеялом. Ей совершенно не нравился его нервный срыв: определенно, увлечение музыкой вредно для Пьера. Надо бы ограничить его занятия за фортепиано, а может, исключить их совсем. Конечно, у него несомненный творческий дар, но лучше бы этот дар направить в поэзию, которая не действует так пагубно на его психику.

Отныне занятия музыкой для Пети были строго ограничены, но мелодии продолжали звучать в его голове. Пытаясь выпустить их наружу, он выстукивал их пальцами по первой попавшейся поверхности. Он мог надолго так, замерев, погрузиться в свои мысли и лишь отбивать ритм. Все бы ничего, если бы он барабанил только по столу. Но однажды Петя, уединившись в застекленной галерее, принялся в задумчивости стучать по окну. На улице сияло солнце, переливавшееся радугой в каплях, оставшихся после недавнего дождя, и заставляло по-особенному сверкать траву и листву деревьев. Но Петя уже не видел ничего вокруг, полностью погруженный в себя: мелодия вырисовывалась все отчетливее, он барабанил все сильнее. Как вдруг – от слишком сильного удара стекло со звоном разбилось, и осколки больно впились в руку.

Пару секунд Петя ошарашено смотрел на окровавленную ладонь, а потом, сорвавшись с места, помчался к мадемуазель Фанни. Та, увидев его в таком виде – испуганного, взъерошенного, испачканного кровью – схватилась за сердце и быстрее потащила перевязывать раненую руку.

– Как же так можно, Pierre? – сокрушенно вздохнула она по дороге.