Музыка из уходящего поезда. Еврейская литература в послереволюционной России

В Израиле Даниэль Штайн проводит видоизмененную католическую мессу на иврите, примиряет евреев и арабов, дает советы супружеской чете (крещеному еврею и литовке, обратившейся из католицизма в православие), помогает беглому сыну еврейского поселенца-фанатика, посещает своего старого друга Иоанна-Павла II, который впоследствии установит отношения между Ватиканом и Израилем. Как пишет одна из рецензентов, Г. М. Ребель: «еврей-поляк-католик-израильтянин Даниэль Штайн, переводчик, посредник, связной, экскурсовод, строитель» [Ребель 2007: 207]. Даниэль Штайн – еврейский посредник в высшем его воплощении. Сама Улицкая формулирует это так: «Непроходимую пропасть между иудаизмом и христианством Даниэль закрыл своим телом» [Улицкая 2008: 500].

Даниэль утверждает: «профессия моя – священник, а национальность – еврей» [Улицкая 2008:82]. Причина, почему Даниэль Штайн может быть и евреем, и католическим священником, в том, что он хочет вернуть христианство обратно во времена Христа, отказаться, как говорил сам Руфайзен, от последующих двух тысяч лет еврейской и христианской истории[293]. При этом в биографии Руфайзена, написанной Н. Тек, священник не говорит о том, что он еврей «по национальности». Он не определяет еврейство в этих категориях. Использование этого термина в романе – изобретение Улицкой. В романе Улицкая адаптирует взгляды Руфайзена к своим собственным взглядам на евреев и иудаизм, зиждущимся на советском каноне. В советских понятиях о национальности евреев определяли не как людей, исповедующих религию под названием иудаизм, а как представителей особой национально-этнической группы. И если Липкин показательно отказывается от этого двойственного определения в пользу куда более широкого взгляда, Улицкая придерживается собственной жесткой категоризации. Иудаизм устарел, соответственно, дальнейшая эволюция его постулатов, практик и институтов не имеет никакого значения. Например, в одном из предыдущих своих произведений она так описывает, как пожилая еврейка по имени Генеле готовится к Пасхе: «Вся сложная вера предков, многочисленные ограничения и запреты, потерявшие за тысячелетия их некогда рациональный смысл, была связана у Генеле с этой безмозглой чистенькой птицей, олицетворяющей собой пасхального агнца»[294]. И если в «Генеле-сумочнице» правдиво отражена утрата еврейского знания советскими евреями, то к моменту публикации «Даниэля Штайна» в 2006 году им уже было доступно новое знание (в форме публикаций, сайтов и иных источников), однако Улицкая его будто не замечает. В рамках концепции романа, у евреев нет общих воспоминаний и значимой истории, за исключением преследований, которые Улицкая определяет как «гнусный еврейский вопрос».

Советские модели иудаизма сливаются с ограниченной теологией романа, в итоге рождается упрощенный образ еврея как врага христианства. Вот как Даниэль описывает зарождение христианства:

Для апостолов Воскресение Иисуса – это то эсхатологическое событие, о котором возвещали пророки Израиля. Поэтому ученики Христа призвали всех иудеев признать, что они и есть истинный Израиль – община Нового Завета. И тут они столкнулись с упорной, непрекращающейся враждой официального иудаизма [Улицкая 2008: 157–158].

«Официальный» иудаизм как система ценностей прекращается с пришествием заместившего его христианства. В соответствии с этим взглядом, отрицать истинность христианства – все равно что быть его врагом.