Музыка льда. Осколки

Первый осколок, самый болезненный, как точно знает со времен взрыва в Штатах Вика, влетает ей куда-то под ребра, наверное, рядом с сердцем. И дальше боль раскаленными каплями по всему телу, до крика. Маша стоит в центре льда, пока в безопасности, Виктория следит за ней из-за бортика под ливнем колючих осколков. Они так далеко друг от друга. Так страшно, что сейчас взорвется лед под ногами фигуристки и порежет нежную и прекрасную картинку. Но Маша стоит, мир вокруг нее не меняется. Он так же прочен и безопасен. Фигуристка ждет первого звука музыки.

И в этот момент ожидания и собственной боли Вика чувствует, как ее сжимают сильные руки, обхватывают, закрывают от летящих осколков. И боли становится вполовину меньше, потому что крепкое знакомое тело Ильи принимает на себя часть колючего града. А над катком начинает звучать та самая музыка, которую так ждала Максимова. Она ступает в пропасть… и пропасть закрывается, под ее коньками в паре сантиметров от начала лезвия ткется из воздуха ледовая дорожка. И для Виктории не остается ничего, кроме этого завораживающего скольжения к началу пустоты, что никак не начинается, покоя внутри ледовой арены и шквала осколков, под которыми теперь стоят они вдвоем за ледяным овалом. Пока Маша будет ехать, мир внутри будет прочен и безопасен. В этом Домбровская уверена. Остальное почти неважно. Она делает глубокий вдох… и просыпается.

****

Просыпается практически в Ландау, который сгреб ее, прижал к себе плотно-плотно, почти подмял под себя, спрятав от всего мира. В ее боли он оказался рядом, плетеный с ней, оберегающий, пусть столько наполовину, от горячих осколков льда.

В комнате вопят звонками сразу два телефона. От недосыпа подташнивает и кружится голова. Мужчина и женщина расплетаются и каждый тянется к своей одежде, чтобы найти трубку. Вике звонит Григорьев. Илье — Катя. Спрашивают одно и то же: куда подевались и почему опаздывают.

Ландау вылетает на тренировку первым. Виктории нужно еще добраться до своего номера, хотя бы минимально привести себя в порядок, да и проверить, что с Машей все хорошо.

Маше хорошо. Точно лучше, чем самой Домбровской, которую нешуточно мутит после двух часов сна. Глаза красные, как у лабораторной белой крысы. Собственно в зеркале она себе именно это животное и напоминает. Бледное лицо, белая спутанная копна волос, дрожащие от усталости пальцы, которыми она пытается нанести ровные стрелки подводки глаз до середины верхнего и нижнего века.

И еще Виктория восхищается железной нервной системой Максимовой, девушка не проснулась за все то время, что тренер ходит по номеру, собирая себя на работу. Лишь после особенно неудачного хлопка дверцей шкафа из кровати донеслось неуважительное бормотание с требованием не шуметь и, кажется, даже чем-то похожим на ругательство. Блондинка беззвучно прыснула, надеясь, что Маша заспит те слова, которые сказала тренеру, не осознавая, кто ее тревожит.

****

После тренировки Домбровская вернулась в пустой и даже уже убранный номер. Хотелось упасть и уснуть на те два часа, что остались до выезда на арену и подготовки к старту произвольной. Такое разорванные сны, пожалуй, утомляют даже больше, чем бессонница, но после сорока стало совершенно невозможно не высыпаться. Недосып, что в молодости оборачивался лишь лихорадочной деятельностью и ускоренным сердцебиением, сейчас становится отупением и мутными мыслями в киселе наматывающего сна.

Думать о чем-то и что-то уже решать было бессмысленно. Они или сделали все правильно, или — нет. Изменить что-либо теперь все равно не в их власти. Но одно дело нужно доделать.

Собрав последние силы, тренер спустилась на два этажа вниз и постучала в номер Яны и Маши.

Взгляд у Максимовой был совершенно обычный: прозрачный, спокойный, цвета застывших на коре дерева лучей солнца. Можно было не сомневаться, что в команде Домбровской сегодня это самый надежный элемент. Девочка, которая шла своим путем и не сомневалась в том, что он именно ее и единственно верный.

— Как тебя дела, Маш? — поинтересовалась тренер.

— Все будет хорошо, Виктория Робертовна, — улыбнулась девушка в ответ и на щеке появилась нежная ямочка.

Рядом с маленькой фигуристкой верилось в то, ч то и впрямь все будет хорошо. Внезапно стало легко, будто кто-то снял с души тяжесть. С этим новым чувством облегчения Домбровская и вернуть в своей номер.

Виктория, словно змея, скидывающая кожу, выбралась из одежды и рухнула на кровать. Ей снилось море, соленые брызги которого летели в лицо, белый песок далеких пляжей и теплое солнце отражающееся от древесной коры и дарящее абсолютное счастье и гармонию.

****

Когда у тебя поток на выход, то ты только и делаешь, что держишь за руки, поправляешь одежду, разминаешь мышцы, провожаешь на лед, снова держишь за руки, слушаешь их дыхание и сверяешь его со своим собственным. Тут уже не до лирики и не до философии.