Музыка льда. Осколки

Выяснив адрес, прокладывает путь по навигатору и, после того, как машина трогается с места, говорит:

— Позвони жене или сыну. Пусть тебя кто-нибудь заберет у дома.

— Сам дойду, — бурчит пьяно мужчина.

— Вов, я не обсуждаю, а говорю, что тебе нужно сделать, чтобы я могла со спокойной совестью уехать домой, зная, что ты добрался без приключений, — с теми же интонациями Виктория учит своих фигуристов, когда они отмахиваются от ее рекомендаций.

— Какая же ты заботливая, моя принцесса, — он отрывает одну ее руку от руля и целует в венку на запястье.

— Позвони жене, — женщина не вырывает руку, но и взгляд от дороги не отводит.

— Знаешь, Тори, — если б ты тогда согласилась… Мы бы были вместе.

Виктория резко бьет по тормозу и ее непристегнутого спутника бросает на переднюю панель авто. Будет минимум синяк, а если не повезет ему и повезет ей, то и стоматология с лицевой хирургией может подключиться:

— Ну, и мудак же ты! — выплевывает женщина в пространство, — Коршунов, я представления не имею, что хорошего ты сделал в своей жизни, но лучшее, что сделала я — это дочь. И ты мне говоришь, что ее я могла бы променять на тебя?

— Ты и правда настоящая королева, Тори, — вздыхает Владимир, — а я дурак. И, ты права, мудак. Хорошо, что тогда ты выбрала ее, а не меня.

— Однозначно! — это слово Домбровская почерпнула из лексикона Ильи. Очень емкое слово. Сплошное удовольствие его произносить!

Она притормаживает возле одиноко стоящей женской фигурки. Едва кивает Алене Дмитриевне, помогает практически выгрузить ей на руки ее мужа. Помощь в дальнейшей доставке не предлагает. Во-первых, знает, что та откажется; а во-вторых, не имеет ни малейшего желания длить общение ни с одним из этой парочки.

****

Четыре года до олимпиады. Санкт-Петербург

Первое золото выбивает почву из-под ног. Они обе, тренер и спортсменка, не ожидали такой оглушительной и одномоментной славы, падающий на них многотонным весом. Али просто нет. Она маленькая, закрытая девочка, которой некуда спрятаться от вспышек фотоаппаратов, автографов, постоянного внимания толпы.

Аля приходит на тренировку и падает. Падает. Падает.

На том же льду Зоя — соперница в борьбе за личное главную победу ее Альки, а по правую руку от Виктории маленькая чемпионка прошлого гоняет свою воспитанницу и надежду. В некотором смысле за бортиком идет куда как более жестокая борьба, чем внутри ледового овала.

Они не здороваются при встрече. Не прощаются, расходясь после тренировки. Проходят друг мимо друга. Коршунова бережет свою Зойку от глаз и вспышек фотоаппаратов. Алю рвут на части. Очень нескоро Вика поймет, что защита от прессы — так же важно, как и тренировочный процесс.

В очередной раз, видя, как падает ее спортсменка, Вика слышит:

— Увози ее отсюда, если хочешь, чтобы она хотя бы вышла на короткую, — Алена Дмитриевна, кажется, даже не разжимает губ, но произносит ровно то, что произносит.

Виктория считает до сих пор, что это был правильный совет. Но он запоздал, может быть, всего на день.

****

Дома темно. Да это и понятно. Илья, наверное, уже спит.

Нет, не спит. Сидит в холле в кресле. Полностью одетый. Измученный. Злой.

— Где ты была, вообще? — рявкает мужчина.

— Не кричи, пожалуйста. Я так устала, — голос у Вики тихий до полного пропадания звука, — давай завтра утром расскажу.

Ландау поднимается из кресла. Подходит вплотную:

— Нет, никаких “завтра поговорим”! Я зол! Я вымотался! Я звоню тебе битых три часа и не могу дозвониться! Я успел съездить до “Сапфирового” и убедиться, что тебя там нет! Я вернулся домой, потому что не знал, где тебя искать! Где ты, черт возьми, была!

— Илюш, я просто помогла человеку. Довезла домой. Это не преступление.

— Вика! Телефон! Один звонок. Чтобы я не бегал кругами, думая, не случилась ли беда с тобой! Это же просто! Это так просто помнить, что есть кто-то, кто о тебе беспокоится? Или нет? Может, тебе будет проще, если такой обузы как я не будет?

Виктория устало отмахивается:

— Знаешь, Илюш, конкретно сейчас мне и правда было бы проще, если бы ты спал… или тебя не было. У меня нет сил на семейные сцены. Правда.

Следующее, что она видит — это Ландау идущего к вешалке, снимающего куртку, натягивающего ботинки. И на ее немой вопрос отвечающего:

— Избавлю тебя, пожалуй, от своего присутствия. Я поехал к себе домой.

Дверь тихо закрывается. Остаются темнота. Одиночество. Усталость.

Тогда я встал; я показать хотел, что я дышу свободней, чем на деле