Музыка льда. Осколки

Михаил довольно быстро обнаруживает того, кого ищет, и прямо идет к нему, таща за руку пойманную преступницу. Константин Смирнов, отец их бывшей подопечной и сегодняшней “звезды” подиума, стоит почти у выхода, что-то набирая на телефоне, и замечает тех, кто направляется к нему уже в момент, когда мужчина и женщина подходят к нему почти вплотную:

— Привет, Кость! — вполне дружелюбно здоровается Григорьев, — Вот твоя подчиненная или вольнонаемная, как назвать-то, проводила меня любезно к тебе. Ты ей заплати. Она работу свою сделала. Так что мне еще придется исправлять, поэтому давай быстренько скажем друг другу все, что думаем и разбежимся.

— Медведь, ты о чем вообще? — Константин кажется искренне изумленным.

Михаил бы ему поверил, если б лично не читал его переписку в том числе и с этой теткой, которую притащила Милка от своего канадского хакера.

Григорьев отпускает наконец пойманную с поличным волонтершу и тихонько произносит над самым ухом той: “Брысь!” Впрочем, тетка и не стремится задержаться, и без того рада радешенька, что так легко отделалась и освободилась от этого блеклого психа, который точно оставил своими лапищами синяки у нее на руке.

— Ну и что это было, Кость? — задает в лоб вопрос Михаил.

Вообще не знаю — о чем ты! — упирается его собеседник.

— Не надо Костя, не надо, — прерывает Григорьев, — у нас переписка твоя есть. И с этой дамой, и с предыдущими. Ты мне только одно скажи: как тебе это в голову пришло? Ты ж и Машку, и Яночку знал. Ну ладно, Настюху похуже, так она и не соперница! Как вообще?!. Это же дети. Они же как Лерка!

Чувствуя, что сейчас он и врезать может, Михаил делает полшага назад, чтобы просто вспомнить себя и прийти в разум. И тут оппонента прорывает, иначе и не скажешь:

— Медведь, ты сам-то в курсе, сколько я бабла ввалил в это ваше фигурное катание? Твоя начальница в Прада ходит за мои кровные! И не мне тебе говорить, что я его хочу отбить на этих покатушках! А сколько ещё она проскачет?

— А я тебе говорил — не дергайся! Ты ж не мне поверил, а совсем другим людям. За что ты нам-то гадишь? Разве мы плохо работали? И разве девчонки виноваты, чтоб их калечить? — Григорьев набычился готовый в момент перейти от слов к рукопашной, мстя за девочек.

— Да чего б им сделалось? Ну, упала, ну, не первая будет. Ну и Марью бы свою замазанную сняли б с произвольной. Не помер бы никто! — нагло констатирует папа-Смирнов, — а уж распоротый шов вообще ничем не грозит, кроме понижения оценок. — Чего ты убиваешься? А нам контракты рекламные на нормальные деньги край надо, а для этого нужен рейтинг!

Михаил все-таки не выдерживает, хватает за грудки наглеца и встряхивает, шипя:

— Пусть твоя Лерка возвращается, как контракт с Липами закончится. Я буду только рад, остальные тоже слова не скажут. Возьмем. Но тебя, козла, я дальше парковки “Сапфирового” чтоб не видел!

Отталкивает в стену беспринципного папашу и продолжает:

— Мне твоими стараниями еще швеей работать, — развернулся, чтоб возвратиться в раздевалку, но притормозил на секунду и произнес, — Скажи Лерке, что проблема не в толчке, а во вращении вверху, пусть тренер с руками больше работает.

Григорьев возвращался к непосредственной работе, а по дороге размышлял о том, что же такое родительская любовь и почему она принимает такие дикие формы. На что бы лично он, Мишка Григорьев, мог пойти ради своего Егорки? Малыша, который перерос отца уже на полголовы и по поводу всего имел собственное авторитетное мнение? Да на что б только не пошел! И даже сказать, что не подверг бы риску чужого ребенка — лукавство. Чем в сущности они с Викой занимаются? Зарабатыванием денег для своих детей на чужих. И не очень-то щадят этих чужих. Но вредить другому ребенку специально? Тем более ради контрактов и денег, которые то ли будут, то ли — нет. Вот это было за гранью понимания Михаила. И еще очень обижало, что Константин Смирнов был ему близким, можно сказать, другом. Григорьев всегда думал, что они скроены с отцом Леры по одним шаблонам. Больно ошибаться настолько сильно в человеке.

Настин костюм висел на своем месте. Сама девочка, к которой Григорьев заглянул перед тем как вернуться в раздевалку, кажется, тоже была в полном порядке и даже вполне качественно размялась без его надзора. Так что все выглядело по-рабочему хорошо.

Михаил снял платье, порылся в карманах куртки и раздобыл нитки и иголку. Прищурившись вдел кончик в ушко и начал искать распоротое место. Однако вместо дырки нашел аккурантную штопку, сделанную весьма тщательно, так, что, не знай, где искать, и не обнаружил бы повреждения.

Хмыкнул про себя. Подумал о том, что ангелы и бесы и впрямь уравновешены, а добро и зло симметрично.

****

Все бури внешние идут где-то далеко. В “Сапфировом” тишь и благодать, лишь внутри одной души завивается вихрь боли и негодования