Музыка перемен

Но вскоре я влюбилась. Сразу в двоих. Мы учились в четвертом классе. Одного звали Сережа, а второго Леша. С Сережей я сидела за партой, а с Лешей болтала по телефону, и у него была музыкальная фамилия. Сережа сам просился сидеть со мной, а мне доставляло удовольствие выпендриваться перед ним. В конце зимы он позвал меня после уроков сходить с ним за школу. Я долго говорила «нет». Предчувствовала подвох с его стороны, так как «сходить за школу» ничем хорошим не могло закончиться. Но после утомительных уговоров я сдалась. Мы зашли за кирпичную стену. Сережа попросил снять варежку. Я сняла. Он потребовал закрыть глаза. Сначала я возвела глаза к небу, делая глубокий вздох и цокая, но все же закрыла. Через секунду почувствовала странное прикосновение к тыльной стороне ладони. Непонятное, шершавое и неприятное. Я резко открыла глаза. Он держал мою ладонь в посиневших замерзших руках у своих губ. Мальчик поцеловал ладонь шершавыми, обветренными губами, вот почему прикосновение было неприятным. Я отдернула руку и, обидевшись, буркнула: «Дурак!» И побежала домой.

Леша звонил сразу же, как только каждый пересекал порог своего дома. Я снимала трубку и слышала его «Вот, послушай». Он включал магнитофон, и играла музыка. Он любил рок, я классику. Нам не суждено было быть вместе. Но я слушала, пока бабушка демонстративно ходила взад-вперед, показывая, что ей нужно позвонить, а я занимаю линию. Когда началась весна и распустились первые цветы, Леша срывал их и нес в школу мне. Из всех букетиков я больше всего запомнила ландыши. Они были невероятно красивыми, а от запаха кружилась голова. Я даже знала, откуда он их сорвал, чью клумбу обчистил. Одним утром Леша залетел в класс с грязным лицом и в разорванной куртке. С широченной улыбкой он попросил меня протянуть ладони и раскрыть их. Я повиновалась. Он выложил огромные вербы — «пушистики», каждая была размером в пол-ладони.

На мой день рождения перед летними каникулами Леша и Сережа подрались из-за меня. Я кинула в них ранец, пока они катались по земле, чтобы прекратить драку. Дома все рассказала маме и заплакала. Она прижала меня к себе и произнесла слова, о которых думаю и по сей день. «Это же так хорошо, когда тебя кто-то любит. Но и ты должна любить! Если не будешь любить, все будет очень плохо». Начались каникулы, мальчишки помирились, все мы трое повзрослели и стали просто хорошо дружить. С тех пор в любви я была одинока. А в старших классах к нам пришла Даша, и мне позволили сесть с тем, с кем я хотела. Мы сели вместе с ней. Математика все-таки одержала верх. И в школьном аттестате торжествующе засверкала одна единственная четверка по алгебре.

Группа уже стояла у двери кабинета, где пройдет экзамен. Все ждали преподавателя. Преподаватели отличаются от школьных учителей. Все мои учителя были добрыми, любящими детей людьми. Преподаватели универа смотрели сверху вниз, иногда обращая внимания на кого-то маленького и беззащитного, стыдливо дергающего за кусочек штанины, прося исправить ошибку в зачетной книжке, потому что преподаватель перепутал странички в ней и расписался бог весть за что.

Этот экзамен по уголовному праву я сдала моментально, первой. Опыт у меня уже имелся. Я схватила зачетку и пустилась бегом по лестнице вниз. Хотела ненадолго забежать в театр: там готовились к первой в новом году премьере, и брата я не видела давно. Он отписывался сухо, а телефонные разговоры были короткие и пустые.

В холле театра кто-то из работников, стоя на высоких стремянках, протирал хрустальные люстры с многочисленными хрусталиками. Когда зажигали свет, то они переливались и отображали загадочную тень на красных стенах. Пол в залах выстлан красной ковровой дорожкой, а по бокам расставлены темно-бордовые кресла с лакированными деревянными спинками и ручками. Попадая в театр, у меня всегда складывалось впечатление, что я телепортировалась в царские палаты. Резные колонны, арки, отделяющие каждый зал между собой, в самом центре главного зала возвышалась лестница, ведущая в зрительный зал. Роскошное убранство, но в тоже время ощущались домашнее тепло и комфорт. До того здесь было хорошо, что сердце тоскливо щемило.

Я проскользнула мимо работников в узкие коридорчики гримерок. Я знала здесь каждого, и все знали меня. Широко улыбаясь, я приветствовала того, кто встречался на пути.

Со сцены доносилась музыка — репетировал оркестр. Монтировщики шныряли туда-сюда, таща за собой декорации. Из костюмерных валил густой пар отпаривателя одежды. За дверьми гримерок слышались распевки артистов, одни репетировали всерьез, а кто-то шутливо фальшивил, пародируя известного певца. Это большой жужжащий улей, один живой организм, живущий независимо от всего мира по своим правилам. Я дернула ручку двери гримерки брата.

Макс сидел один на стареньком диванчике, уткнувшись в бумажные листы. Пробегал глазами по строчкам, поднимал голову и, смотря в стену напротив, мурлыкал изученное. Погруженный в работу он не заметил моего появления, и когда я кинула в него шапкой, обратил внимание.

— Сдала?