Музыка войны

Быть может, она и лукавила, не признавая главного: мужчина этот сразу приглянулся ей. Высокий, статный, широкоплечий, он не просто излучал мужество и силу, но и столь редкое обаяние, которое сразу располагало к себе любого. Глаза его на светлом лице – небольшие и голубые – были так проницательны, так неравнодушны ко всему происходящему и, быть может, даже к ней самой, а взгляд словно и прощал любую слабость, и поощрял к любому свершению, что Катерина не могла не поддаться очарованию незнакомца. Почему, почему среди тьмы людей всегда влечет к себе лишь один человек? Ведь никто другой в зале не привлек ее внимания! Почему именно этот человек, как магнит, так и тянул, так и притягивал к себе, казалось, не только ее, но и остальных? Что в нем было заключено такого особенного, такого исключительного, что выделяло его среди других? Остальные, хоть и были всем довольны, выглядели радостными, открытыми, а все-таки по сравнению с ним будто скрыли лица завесами – непроницаемые, прохладные, равнодушные. Военный, казалось, был такой один – с живым, горячим взором, который так и выдавал, что душа его способна на страсть – как устоять перед таким человеком, когда в самый миг скрещения лишь только первых взглядов страсть его находит отклик в твоем сердце?

Дождавшись, когда все остальные люди, окружившие музыкантов, разошлись и Катерина осталась одна, мужчина подошел поближе и заговорил.

– Вы боевая девушка, раз решились приехать к нам.

– Если бы! А это…

– Дочь моя. Изъявила желание заниматься музыкой, чуть не с пеленок бредит скрипкой. На все концерты ходим с ней, когда я в отпуске, когда меня нет, ходит с бабушкой. Может быть, вы бы послушали, посмотрели, как она играет? Есть ли смысл усиленно заниматься?

Катерина глядела на него в недоумении: неужели преподаватели музыкальной школы не могли ответить на подобный вопрос. Заметив ее озадаченность, военный сказал:

– Простите, да ведь я не представился. Вы ведь Катерина, да? Воропаева.

– Да.

– Меня зовут Дмитрий. А это моя дочь Матрена.

– Матрена? Необычное для наших дней имя… Старинное.

– Да, это у нас в роду у всех так, кто ребенка Парфеном обзовет, кто Матреной.

– Почему же не спросить у ваших педагогов, каковы успехи дочери? Они ее знают лучше, чем я.

– Да ведь они говорят: талант, такой талант, надо бы ребенка в Москву отправить. А какая теперь Москва? У нас там никого нет, да и она – все, что у меня есть.

Катерина почувствовала мгновенное искушение спросить, что случилось с матерью девочки, но она сдержала свое любопытство, подумав, что вопрос может оказаться болезненным и для Дмитрия, и для Матрены, ведь они жили в столь сложные времена в Донецке, как позже оказалось – чутье не обмануло ее.

– Если учителя так хвалят Матрену, то, пожалуй, я тоже ее послушаю.

Ребенок оказался действительно одаренным, и Катя каждое утро проводила с ней время, занималась, беседовала и с ней, и с отцом. Маленькая девочка с огромными глазами на тонком, почти прозрачном лице, обрамленном густыми темными волосами, почему-то во всем облике своем несла клеймо сироты. Хотя девочка не могла переживать утрату матери так глубоко, как это было бы, будь она старше во время ее утраты, и хотя она улыбалась и смеялась, как все обычные дети, а все же неуловимые почти черты, жесты, повадки, например, когда она замирала в задумчивости и не слышала обращенного к ней вопроса или когда смех ее резко обрывался и на смену ему приходил внезапный водоворот грусти, – все это свидетельствовало о том, что у нее давно не было матери. Это было одновременно и страшно Кате, одновременно и заставляло ее прикипать к девочке все сильнее с каждым часом, проведенным вместе.

Но было в этом во всем и другое, и это другое разворачивалось в большом городе, хранящем в себе следы былого величия и одновременно – упадка. Особенно это чувствовалось на окраинах, где остались безлюдными задетые бомбежками школы, детские сады, дома, где были перекрыты дороги, что так усложнило для многих привычную жизнь, и необыкновенно пронзительно это ощущалось по ночам, когда в черном бездонном мраке неба разносился грохот артиллерии.

В эти две недели, что Катерина провела в постепенно пустеющем и одновременно продолжающем жить невзирая на все беды и невзгоды, что обрушились на него, Донецке, каждый день Дмитрий приглашал ее на прогулки. Она внушала себе, что ей необходимы эти встречи для того, чтобы лучше понять, как простым людям удается сохранить мужество, не озлобляться и одновременно нести в себе приверженность родной земле в столь тяжелых обстоятельствах, и отчасти это было правдой.

– Я одного не понимаю. – Сказала как-то Катя, когда они с Димой гуляли в большом парке. – Многие мои знакомые в Москве считают, что вы не хотели ни войны, ни вот этого всего, и что жизнь, безусловно, была намного лучше до четырнадцатого года. Как же так получается, что вы так тепло встречаете музыкантов и любых других людей из России? Неужели… Неужели… вы ничуть не вините нас? Разве это возможно?