Музыка жизни

Больше, сердце, вздрагивать не смей

и внимать нечаянному свету

ярких, быстро гаснущих огней.

Эта роскошь мне не по карману.

Захлестнула сумрачная ложь.

Не хочу, да попросту не стану

сохранять неискренности грош.

Напишу размашистою кистью

слов финальных ровную строку.

За окном горят зарёю листья.

Я за этот свет у них в долгу.

«Ты как будто уехал…»

Ты как будто уехал,

я как будто осталась.

Безнадежности веха —

пустота и усталость.

Мне и сосны признались,

и могучие ели:

мы не просто расстались,

мы как будто сгорели.

Не вернуть наши вёсны,

лишь судьбы укоризна.

Счастья долгие вёрсты

правят горькую тризну.

Монолог новорожденного

Мама, не забудь меня забрать.

Я тебе ещё пригожусь.

Многоместные палаты

для спелёнутых телец.

Соски, белые халаты.

Сотни крошечных сердец.

Все, ниспосланные Богом,

здесь рождаются на свет.

Только страшно: за порогом

мама будет или нет?

Дома – ванна, полотенца

и с игрушками кровать.

Здесь – кричащие младенцы

не дают спокойно спать.

Я сегодня убедился

в самой высшей правоте —

я в душе твоей родился,

а не просто в животе.

Не бери на сердце срама,

я дышу, и я – живой.

Солнце, нежность, радость… Мама,

забери меня с собой!

Вот он я – твоё спасенье:

ем и сплю, пыхчу, тружусь

и, уверен, без сомненья,

в этой жизни пригожусь.

«Перед нами когда-то был мир, словно чистый лист…»

Перед нами когда-то был мир, словно чистый лист,

а на нём гуашью – луга, цветы, звезда,

и ручей голубой струился, прозрачно чист,

и ползли, как большие гусеницы, поезда.

И цикады пели, пчела гудела, и травы в рост,

и казалось, солнце навеки сойдёт с ума.

Только предал ты и разрушил незримый мост.

От всего осталась негромкой беды сума.

И уже не месяц светил ночами – дамоклов меч.

И рука чужая мазками писала боль.

Не хватало ладана и пасхальных горящих свеч,

дабы выжечь обиды горькой густую смоль.

Ну о чём теперь говорить и о чём жалеть,

и какой, скажите, сейчас с дурака спрос!

Разве могут сердца́ и ду́ши тенета греть…

…На краю строки восклицание или вопрос?

Моя любимая пора

Моя любимая пора:

смыкает вечер сумрак-глаз,

вступает ночь в свои права,

горит звезда, но не для нас.

Уже не дождь, ещё не снег,

и все исписаны листы.

Оставь безумный этот бег:

сердца давно уже пусты.

Дорога серого сукна

нам стелет даль, но не гони.

Белоголовая луна

пасёт фонарные огни.

«Слегка сквозит, слегка угрюмо…»

Слегка сквозит, слегка угрюмо

на мокрой лестнице крыльца.

Из сердца – из глухого трюма —

ползёт предчувствие конца.

Зачем минуты эти сладки,

как рассыпная монпарель?

Ведь листьев жёлтые перчатки

нас вызывают на дуэль.

«Остатки горем выжженной души…»

Остатки горем выжженной души —

лохмотья, что оставили страданья, —

полощет ветер. Счастья этажи

обрушились. И больше нету зданья.

Оазис высох. Вымерзла трава.

И кто-то вылил чёрные чернила

на солнца свет. Скукожились слова,

и тишина, как мёртвая, застыла.

Какие к чёрту радость и весна,

когда ознобом сковывает разум?

И оболочка жизни так тесна,

что хочется сейчас, сегодня, сразу

растаять снегом, речкой обмелеть,

сойти в поля апрельскими ручьями,

и напоить земную нашу твердь,

и стать с незавершённостью друзьями.

За жизнь такую не дадут и грош,

ни песо, ни пиастра, ни сантима.

Любовь и вечность – праведная ложь.

И эта ложь, увы, необратима.

«Не осталось ничего от жизни…»

Не осталось ничего от жизни.

Даже память больше не хранит

ни твоей улыбки укоризну,

ни души незыблемый гранит.

Не осталось ничего от счастья,

всё развеял ветер по степи.

Я в сундук свои сложила платья:

нам с тобой уже не по пути.

Видно, чересчур витиеваты

все твои поступки и слова…

Только разве сердце виновато

в том, что нежность в нём ещё жива?

«Я вычерпала душу из души…»

Я вычерпала душу из души.

Я исчерпала неба благодати.

И вот уж точно – некуда спешить

и некого любить – и даже кстати.

Я вынесла в остаток миражи

и разомкнула скрещенные руки.

Перипетий сердечных этажи

рождают неоправданные слухи

о том, что наш числитель обмелел,

а знаменатель – просто ноль и только.

И мир, признаться честно, обомлел,

что от любви осталась только долька.

Но ведь в задаче было всё не так.

Была любовь – её делили двое.

И вдруг какой-то маленький пустяк,

так зацепивший сердце за живое.

Я к ране приложила битый лёд

и затянула жгут ещё сильнее —

надеялась, что, может быть, пройдёт,

но становилось только всё больнее.

И каждый звук, и каждый новый жест,

и снежные метели заклинанья

лишь порождали горечь и протест,

а не восторг и сущность пониманья.

Вот если бы создать такой закон

иль вычесть корень иррациональный,

чтобы давно пустующий перрон

Явил твой образ – для меня сакральный.

Чтоб сразу всё – и всё наоборот:

улыбки и благое примиренье,

и улиц новогодних настроенье,

и впереди счастливый долгий год.

«Костров кальяны душу бередят…»

Костров кальяны душу бередят,

но из канвы моих воспоминаний

один лишь день единственный изъят

твоих не состоятельных признаний.

Вышел месяц из тумана