Музыка жизни

и станет явью всё, к чему стремишься.

Жить по-другому – глупо и грешно.

Ты просто в общей массе растворишься.

Всего важнее сохранить свой лик

и чувствовать себя самим собою,

чтоб быть хоть раз отмеченным судьбою,

счастливым стать – пусть даже и на миг.

«В твоих словах винительный падеж…»

В твоих словах винительный падеж

звучит и убедительно, и важно,

предложный – недовольно и протяжно,

творительный и вовсе как мятеж.

Родительный и вздорно, и смешно.

Меня пугают эти перемены.

Ужели снег приносит нам измены

и тает виновато и грешно?

Склоняет время радость, грусть и боль

по падежам неистовых событий,

а наша память, словно антресоль,

уж не вмещает пафосность открытий.

Смотрю в окно – там призрачная даль,

в душе – одни сомненья и тревоги,

но я не стану подводить итоги —

к чертям и полумеры, и мораль.

Не удержать за пазухой любовь,

в карман не спрятать ласковое слово,

и если даже это и не ново,

то все равно поставлю рифмой «кровь».

Хотя могла поставить «прекословь,

морковь, злословь» плюс разные изыски,

но прекращаю вычурные списки

и удивлённо поднимаю бровь.

Ты говоришь… Винительный звучит

просительно и даже как-то нежно,

родительный – безоблачно, безбрежно,

а мой предложный – истово навзрыд.

«Я знаю, дело всё в карандаше…»

Я знаю, дело всё в карандаше,

в словах, им выводимых на бумаге.

Он людям открывает, что душе

моей так плохо, как любой дворняге.

Всё дело в буквах, точках, запятых,

в январском небе, что на склеп похоже,

и дне – недолгом, словно краткий штрих, —

и в стылых окнах, безусловно, тоже.

В твоём молчаньи долгом и глухом,

как звук в колодце, брошенном навечно,

в тропе, что отливает серебром

невозмутимо, глупо, бессердечно.

Но ты за так меня не отдавай

тоске и одиночеству страницы.

Я не хочу, как выцветший трамвай,

теряться в громогласии столицы.

Бетонный город – каменный острог.

Мне без тебя в нём шатко и незримо.

Звонит Данилов… Благости глоток

вещает: только смерть необратима.

Внемли его звучанию, внемли.

Вся истина в том меццо-форте гулком.

Ведь если вдруг – как в море корабли,

то навсегда по разным переулкам.

Спасёмся ожиданием чудес

Пока парит твой голос надо мной

И город очарован нами…

Спасёмся, как же не спастись…

Елена Касьян

Всё будет бесконечно хорошо,

пока в пустынном парке дует ветер,

пока снежинки на моём берете,

а в воздухе прохладно и свежо.

Всё будет удивительно, поверь.

Пока Москва горит огнями окон,

пока любви не размотали кокон,

не будет ни разлуки, ни потерь.

Спасёмся ожиданием чудес,

пока витает голос между нами,

как снежное резное оригами,

слетевшее с рождественских небес.

Мы счастья разгадаем санный след

и тайну, заключенную в сезаме,

ведь город очарован нынче нами

и потому спасает нас от бед.

И у него совсем сомнений нет.

Он светел площадями и дворами.

Мы улетим цветастыми шарами —

и лишь снежинки… улица… берет…

«Январь раскис. Дожди и царство луж…»

Январь раскис. Дожди и царство луж,

туманы и нелётная погода.

Не балует красотами природа.

И это вместо рьяных зимних стуж!

Растеряны деревья и кусты —

того гляди уже набухнут почки,

а там чуть-чуть – и вновь без проволочки

появятся зелёные листы.

Вот так и сердце выпускает цвет

внезапно, вопреки любым запретам.

И вроде спать должно по всем приметам, —

но тонкий стебель тянется на свет.

И только отогреется, и лишь

уверует в весенние приметы,

во все признанья, пылкие обеты, —

как вдруг наступит сумрачная тишь.

Внесёт поправку жизнь своей рукой —

и скроются тотчас за облаками

тепло и свет, и стылыми снегами

развеет безмятежность и покой.

Так надо ли на волю отпускать

всё, что хороним под семью замками,

что прячем за улыбкой и стихами

так, что порой не в силах отыскать?!

Ужели стоит обольщаться вновь,

когда так явно призрачна любовь?..

«Зачем мне тысячи дорог…»

Зачем мне тысячи дорог,

десятки врат и сотни окон?

Пусть будет лишь один порог

и лишь одной берёзы локон.

Одно крыльцо, один январь,

одна оттаявшая ветка.

В саду продрогшая беседка

и четверга седая хмарь.

Хромое утро налегке

бредёт по снежному настилу,

морозы набирают силу,

скребётся мышь на чердаке.

И муха, словно в янтаре,

скукожилась в оконной раме.

Всё в серебристо-белой гамме,

как на картинке в букваре.

Зачем мне перемена мест

и лиц мелькающие лики?

Как перехожие калики,

они меняют свой «насест».

Не надо множество сердец.

Зачем бессмысленные встречи?

В моей душе – один венец

и лишь твои волнуют речи.

Мне не нужна чужая гать,

пусть даже сложена с любовью.

Один лишь образ в изголовьи

дарует сердцу благодать.

Один глоток спасает дух,

одна заря воспламеняет,

а сердце одного желает

и имя повторяет вслух.

«Вновь хрустит под ногами лёд, стекленеют лужи…»

Вновь хрустит под ногами лёд, стекленеют лужи,

и синицы стаей на ветках замерзшей вишни,

и мороз кромешный. Скажите, кому он нужен?

А промозглый ветер уж точно, поверьте, лишний.

Небо сыплет мельчайшей блестящей пылью,

да и солнце светит какой-то холодной лампой.