Музыкальная поэтика. В шести лекциях

Подводя итог, я хотел бы сказать следующее. В современной русской действительности есть два типа музыки: один – «бытовой», другой – «возвышенный». Адекватное представление о первом типе дает следующая сцена: колхозники в окружении тракторов и автомашин (это термин) танцуют с умеренной веселостью (в соответствии с требованиями коммунистического достоинства) под аккомпанемент народного хора. Представить другой, «возвышенный» тип, гораздо сложнее. Такая музыка должна помочь «становящейся человеческой личности, погружающейся в среду своей великой эпохи»[101].

Один из самых уважаемых советских писателей, Алексей Толстой, анализируя Пятую симфонию Шостаковича, не колеблясь, пишет с величайшей серьезностью о том, что ее музыка дарует «законченную формулировку психологических переживаний», «накопляет энергию»[102].

«Перед нами „симфония социализма“. Она начинается с largo[103]масс, трудящихся под землей; accellerando[104]соответствует системе подземных тоннелей; allegro, в свою очередь, символизирует гигантский механизм фабрики и ее победу над природой. Adagio[105]– синтез советской культуры, науки и искусства. Scherzo[106]отражает спортивную жизнь счастливых жителей Союза. Что касается finale[107], то это образ энтузиазма благодарных масс».

То, что я только что прочел вам, – не придуманная мной шутка. Это из статьи одного авторитетного музыковеда, которая недавно появилась в официальном коммунистическом печатном органе. В своем роде это законченный шедевр дурного вкуса и умственной неполноценности, демонстрирующий полную потерю ориентации в вопросах фундаментальных жизненных ценностей. Таков результат (если не последствие) глупой идеи. Чтобы ясно это увидеть, от нее нужно освободиться.

Что касается меня самого, то вы без труда поймете, что я считаю эти два типа, эти два образа равно неприемлемыми и утверждаю: они – страшный сон. Музыка – не больше «танцующий колхоз», чем «социалистическая симфония». Что она такое, я попытался донести до вас на предыдущих занятиях.

Мои суждения могут показаться вам излишне резкими и полными горечи. Так и есть. Но все это превосходит изумление, даже, можно сказать, смятение, которое я всегда чувствую, когда размышляю о проблеме русской исторической судьбы – проблеме, которая на протяжении веков оставалась загадкой.

Великий спор между «славянофилами» и «западниками», который стал лейтмотивом всей русской философии и всей русской культуры, так ничего и не решил.

Обе противоборствующие системы потерпели поражение в катаклизме революции.

Несмотря на все мессианские пророчества «славянофилов», обещавших России историческую дорогу, совершенно новую и независимую от старой Европы, перед которой «славянофилы» склонялись только как перед священной могилой, коммунистическая революция бросила Россию в объятия марксизма – западноевропейской системы par excellence[108]. Но совершенно сбивает с толку то, что эта сверхинтернациональная система сама довольно быстро претерпевает трансформацию, и мы видим, как Россия отступает на позиции крайнего национализма и шовинизма, которые вновь целиком и полностью отделяют ее от европейской культуры.

Это означает, что через двадцать один год после катастрофической революции Россия не смогла, да и не захотела, решить свою великую историческую проблему. Кроме того, как бы она осуществила это, если никогда не была способна ни стабилизировать свою культуру, ни укрепить свои традиции? Она находится там же, где и раньше, – на распутье, перед Европой, но повернувшись к ней спиной.

На разных этапах своего развития и исторических метаморфоз Россия никогда не была честна с собой, она всегда подрывала основы собственной культуры и предавала ценности предшествовавших периодов.

И теперь, когда снова назрела необходимость заняться своими традициями, она довольствуется их симулякром и не осознает, что их внутренняя ценность, да и сами они, полностью исчезли. Такова суть этой великой трагедии.

Обновление приносит плоды только тогда, когда шагает в ногу с традицией. Живая диалектика велит, чтобы обновление и традиция развивались одновременно, подстегивая друг друга. Россия же видела лишь консерватизм без обновления или революцию без традиции, откуда и возникает ужасающее балансирование над пропастью, которое всегда вызывало у меня приступы головокружения.