Музыкальная шкатулка Анны Монс

Елена, узнав о том, что Ксюша некоторое время поживет в квартире Игната, устроила истерику. Нет, это даже не истерика была – к ее истерикам Игнат уже несколько попривык, – но поток обвинений, утопленных в слезах, которые, впрочем, довольно быстро иссякли. И Елена сухим мертвым тоном, прежде ей несвойственным, поставила ему ультиматум.

А Игнат терпеть не мог, когда его припирали к стенке. Нет, он попытался это объяснить, донести до Ленки и причины столь неординарного решения, и реальность проблем, с которыми он столкнулся, и вообще саму ситуацию, пусть напрямую Ленки и не касавшуюся, но затронувшую его, Игната, интересы.

Слушать она не желала:

– Между нами все кончено, – сказала она и руки скрестила, еще и к окну отвернулась, но так, чтобы Игнат увидел одинокую слезу, сползающую по бледной щеке.

Даже в больнице Ленка умудрялась выглядеть роскошно.

Слезы ее вызывали у него раздражение и чувство вины, которое Игнат пытался задавить.

– Лен, ну ты чего? Ну, отвезу я ее на отцовскую квартиру… там перекантуется.

– То есть мы там жить не можем, а она – вполне?

Отцовская квартира располагалась в самом центре города, в доме старом, еще дореволюционной постройки. Некогда поделенный на коммунальные клетушки, в новое время он обрел новую жизнь. Отец коммуналку расселил, сделал ремонт и реставраторов нанял.

Мол, нельзя забывать историю.

Игнат этой затеи не одобрял. Ну что хорошего в древнем доме, который перестраивать – себе дороже? Проводку нормальную проложить, трубы… да за те деньги, что отец в квартирку ухлопал, особняк можно было возвести. Но потом, когда работы были окончены, Игнат все понял.

Рабочие убрали стены, возведенные в славную эпоху Советов, тем самым вернув комнатам исконный простор. Огромные окна. Высокие потолки. Лепнина. Паркет из дуба. Камины – не декоративные, водяные, но самые настоящие.

Само ощущение другого, утраченного, но воссозданного великолепия.

– Нравится? – спросил тогда отец.

И соврать бы не получилось: понравилось. Игнат больше не ворчал, сам помогал отцу находить вещи, которые подошли бы именно этому жилью.

Из Франции привез столик для игры в ломбер.

Германия одарила их посудой из синего стекла и солидным шкафом, с которым, правда, изрядно повозиться пришлось… Были английское кружево и фарфор. Бретонский клинок. И декоративный рыцарский панцирь, занявший место в прихожей.

И Ленку он привел в ту квартиру, желая поделиться с ней всем этим великолепием. А Ленка сказала:

– На музей похоже. Прикольно.

Кажется, именно эта фраза и рассорила их с отцом, хотя, естественно, никакой ссоры не было. Формально все со всеми находились в дружеских отношениях.

Хуже, что с того дня Ленка вбила себе в голову, что Игнат просто-таки обязан уговорить отца переехать. Ну зачем тому одному такая большая квартира? И – ладно, она согласна подождать до свадьбы, но на свадьбу – логично же, чтобы отец квартиру им подарил и…

И, в общем, не следовало ему упоминать рыжую и квартиру в одном предложении.

– Ты… ты подлый и беспринципный человек, – Ленка одарила Игната презрительным взглядом. – Я верила тебе! А ты… ты даже не удосужился скрыть свою любовницу… привел ее в наш дом… в мой дом… а меня выгоняешь.

В общем, как-то оно невесело вышло.

И на встречу с Германом Игнат отправился не в самом лучшем расположении духа, крепко раздумывая о том, что все беды – от баб. И вроде Ксюшу выгонять неудобно, если уж он сам настаивал на том, чтобы она у него поселилась, и Ленка по-своему права.

Куда ни плюнь – виноват.

Герман явился вовремя, что само по себе было неплохо. Он вышел на стоянку и, сняв пиджак, с наслаждением потянулся.

– День хороший, – доверительно сказал внук Луизы Арнольдовны. – А я в офисе торчу.

В офис его посадила бабка, тщетно надеясь, что из Германа выйдет толк. По мнению Игната, толк вышел, а бестолочь – осталась. Костюм на Германе был дорогим, часы и запонки – и того дороже, но вот кроссовки и розовая ручка, которую Герман за ухо сунул, несколько выбивались из образа. Он производил впечатление обыкновенного парня, весельчака и балагура, никак не приспособленного для скучной офисной работы, но все же чересчур мягкотелого, чтобы отстаивать собственную независимость. Да и зачем она Герману? Ему и так неплохо живется.

Есть деньги, есть на что их потратить, а остальное…

– Бабка сказала, что ты про шкатулку спрашивать станешь. – Герман дошел до лавочки и сел. – Так я ничего не знаю.

– Совсем ничего?

– Ну… – Пиджак он кинул на оградку, возвышавшуюся за его спиной. – Знаю, что мамка папку не особо жаловала… она, по-моему, никого не жаловала. Вечно вся из себя больная. Нет, ты не подумай, мы не ссорились, с нею тяжко поссориться, только вот… к ней никогда нельзя было подойти. У нее вечно то мигрень, то голова кружится, то тошнит ее, то еще что-нибудь… Три раза в год в санаторий и дважды – на море, но на море ей тоже не нравится. Ни я, ни Виолка ей не интересны. Да и вообще, ничего не интересно, так, бродит себе по квартире. Зачем папа на ней женился?

На этот вопрос Игнат не имел однозначного ответа, но предполагал, что все дело в умении Луизы Арнольдовны, которая смогла соединить несоединимое.

– Хотя ему тоже на все плевать. У него – дело. Бизнес! Если и приходит домой, то пожрать и поспать. Думаешь, я жалуюсь?

– Нет.

– Точно. Я рано просек, что свободен. Всем предки на мозги капают, мол, учись… то делай, этого не делай… а моим – глубоко по фигу.

И финансово, стало быть, они наследника не ограничивали. Только вот прошлое столь давнее Игната мало интересовало.

– Потом папашка поймал своего белого кита… всем досталось. И мамка могла ездить на воды уже не в Кисловодск… все жили счастливо.

Пока успешный бизнесмен не оставил мир нынешний ради лучшего.

– Этот объявился почти сразу после папашиной смерти. Как черт из коробки. Мы-то еще тогда с мамкой сладить пытались. Она же вся такая больная, несамостоятельная! И бабка нервы нам трепала, чтоб, значит, приглядывали мы за ней. Ну, мы и приглядывали, как умели. – Герман закинул ногу за ногу и, задрав штанину, поскреб волосатую лодыжку. – Комарье. Вчера закусали, прям до одурения. Мамка не больно-то нам радовалась. Отвлекали мы ее.

– От чего?

– А кто ж ее знает? Просто впечатление такое складывалось, что ей только воспитание не позволяет нам на дверь указать. Мол, она, конечно, рада нас видеть, но разговаривать нам не о чем.

Что ж, Герман – не первый человек, который указывал на эту особенность характера Ольги.

– Ну, я как-то заглянул к ней, а там этот… сидит, что-то рассказывает, и мама буквально светится вся. А меня увидела – и перепугалась. Небось решила, что я бабке поскачу докладывать. Нет, я сразу сообразил, что тип этот бабке не приглянется, уж больно он… обшарпанный какой-то. Прям как ты, извини за прямоту.

Игнат извинил, хотя и не понял, в чем именно его обшарпанность выражается. Костюм вроде чистый, из новых. И что не так?

– А бабка таких и за людей не считает. Только на бабку начхать, маман-то в кои-то веки на человека походить стала. Чего ей жизнь ломать? Ну, если нужны этому типу деньги, пускай себе, небось хватает у нее. И бабка больше, чем можно, взять не позволит. У нее-то хватка бульдожья… бабку мою все боятся. Смотри, женит она тебя на Летке!

– Спасибо, как-нибудь обойдусь.

– Ну-ну… я вот тоже думал, что обойдусь.

– Не вышло?

– Ага. Дочка делового партнера… хорошая девочка… воспитанная… выдрессированная, прям как маман. И я себя порой цирковой лошадкой чувствую. Ну, да бабка не вечная.

С этим Игнат мог бы и поспорить. Знавал он людей, вроде любезнейшей Луизы Арнольдовны, которые жили долго, до последнего момента сохраняя ясность мышления и силу духа. Так что надеждам Германа вряд ли суждено было скоро сбыться.

– Ты про шкатулку расскажи.

– Да там и рассказывать нечего, – Герман задумчиво поскреб ногу. – Ну, этот тип тогда откланялся, вроде срочное дело у него… просто-таки срочнейшее. А я мамке прямым текстом заявил, что плевать мне, с кем она романы крутит, лишь бы счастлива была. Только если он ее обижать вздумает, пусть маман не отмалчивается. А я уж найду на него управу… Она же стала рассказывать о том, какой он замечательный. Первая любовь… я свою первую как-то и не особо помню. Она же в романах вся жила, а в романах – первая любовь, она на всю жизнь. Ну, я не спорил. Пускай себе. А маман стала меня уверять, что, мол, у ее этого… забыл имя, чувства искренние. И он ей шкатулку подарил.

– Подарил? Не дал на хранение?

– Подарил. Я точно помню, она раза три повторила, что, типа, это очень ценная шкатулка, что она диких денег стоит, но не в них дело, а в том, что шкатулка такая на свете одна. Вроде ее сам Петр сделал, ну, тот, который царь, и еще он Петербург построил.

Интересно. Если речь шла о том, чтобы оставить ценный артефакт на хранение, претензии Перевертня понятны: он желал получить вещь обратно. Но вот если он сделал подарок, то…

Или это тоже объяснимо?

Подарок был для любимой женщины, а после ее смерти – в теории – он отошел к наследникам, которые Перевертню вовсе не казались достойными обладателями шкатулки. Вот только забрать подарок сложнее, чем то, что было передано во временное пользование. И Перевертень солгал.

Ему это в любом случае не помогло, но…

Тогда кто убил Ольгу? А Игнат почти не сомневался, что это было убийство. Уж больно своевременно эта смерть пришла!

– И когда это случилось?

– Ну… – Герман наморщил лоб. – Где-то за неделю до маминой смерти. Она мне эту шкатулку подержать дала, все говорила и говорила…

– А в тот день произошло что-то… необычное?

Герман хмыкнул и прищурился:

– Ты тоже не веришь в несчастный случай? Самое необычное, что бабка верит, и истово.

Это действительно, мягко говоря, необычно. И даже подозрительно! Кому-кому, а Луизе Арнольдовне скорее подходит роль обвинителя, причем не столь уже важно, есть ли для обвинений реальная почва. В данном случае она была.

– А она ж не дура… Вот почему маман одна оказалась? И кофе этот, который никогда не пила… а бабка как раз кофе любит. Именно того сорта, который маман заварила. Для кого другого она бы на кухню не пошла, а вот бабке не посмела бы отказать. – Тяжело вздохнув, Герман одернул штанину. – Она думает, что у меня в голове ветер гуляет… может, и гуляет, но я не слепой и не глухой. Перевертню невыгодно было мамку убивать. Он, конечно, мерзкий тип, и мне не нравился, но… она снова была счастлива. А остальное – так ли важно?

Для кого-то было важно, и настолько, что этот кто-то пошел на убийство.

– Вообще, эта история у меня из головы не идет. Я и бабку люблю. Она хоть и командовать горазда, но ведь все – ради семьи… и близкий человек. И маман – близкий. И как быть, когда все вот так… мерзко складывается! Я думал нанять кого-то. Ну, там, ради правды, а потом подумал… кому станет от этого легче? Выясню я, что бабка маман с лестницы столкнула, мало ли, поссорились они, или дочь ее из себя вывела. И что? Как мне дальше в глаза ей смотреть? Забыть все? Или мстить ей начать, как в романе?

Сейчас Герман выглядел старше, пусть возраст и не придал ему ни толики солидности. Но за щенячьим, дурашливым выражением его лица проглянуло вдруг другое – жесткое, холодное.

Он – внук своей бабки.

– Поэтому я и оставил все как есть… но если тебя тянет в этом покопаться, то – пожалуйста. – Герман запрокинул голову и закрыл глаза. – Сначала позвонила бабка. Первая странность! Обычно она мне звонит, чтобы отчитать, а тут вроде наоборот, похвалила… мол, я за ум браться начал, работать. Вот только работал я не больше обычного, так, на месте присутствовал и кивал-поддакивал, когда полагается. Но она долго распиналась о том, что я делаю успехи и, значит, буду достоин возглавить семейное дело… когда-нибудь. Можно подумать, она решится выпустить вожжи из рук! Ну, и добавила, что, типа, уезжает она на пару дней… куда? Говорила же, куда. А я не запомнил.

– Она обычно предупреждала об отъезде?

– Вот! – Герман поднял палец. – Никогда. И тут вроде не предупреждение это было, а так, вскользь: мол, если понадоблюсь, буду на связи… зачем? Потом – Летка, с истерикой. К ней этот… тип приходил. И требовал, чтоб она шкатулку вернула, а Летка шкатулку не брала. Она неплохая девчонка, только без царя в голове. И точно – не брала.

– Откуда знаешь?

– А ей это старье без надобности. Ну вот серьги, или там перстень, или другие цацки – тут да, могла бы, не по злому умыслу, а просто поносить. Маман никогда не жалела этой ерунды. А на кой Летке шкатулка?

– Продать.

– Кому? Это ж антиквариат, его первому попавшемуся не всучишь. И мне сомнительно, чтоб у сестрицы знакомые нужные имелись. Ювелирка – вопрос другой, ее подружке загнать можно или кому-то из тусовки, там вечно хватает охотников прихватить чужую цацку на халяву. Нет, если б Летке нужны были деньги, она бы мамкин сейф подчистила.

– А она знала пароль?

– Маман его на бумажке записывала, а бумажку прятала за раму картины. Память у нее была – ни к черту. Но, уверяю тебя, сейф не тронули. Рубиновый гарнитур остался на месте. И деньги, которые на хозяйство были отложены, тоже. А шкатулочка исчезла. Только, говорю, Летке она без надобности.

Звучит убедительно. Игнат попытался представить Виолетту в роли торговца антиквариатом. Не получалось. Она и правда скорее деньги бы взяла.

И шкатулка пропала еще до убийства.

Кто ее взял?

– Дальше еще веселее. Светка вдруг очнулась.

– Вы с ней поддерживаете отношения?

– Ну… как сказать, поддерживаем… Она – хабалка. Нет, я понимаю, что сестра, пусть по матери, что у нее жизнь тяжелая была, ей и сейчас несладко приходится, но… я ей деньжат подкидывал. И Летка. И мамка, как оказалось… и не сказать, чтоб совсем уж копейки, хватило бы, чтобы в нормальную хату переехать и собой заняться. Так нет, она ж привыкла жилы тянуть. Звонит и начинает жаловаться… ноет, ноет, все нервы вытянет, а потом все к одному сведется – деньги нужны.

И, надо полагать, Герман ей платит исключительно ради собственного спокойствия.

– А тут вдруг она заявила, что мы станем большой и дружной семьей, что у нее будут такие же права, как и у нас с Леткой. Мол, скоро свадьба…

– Как скоро?

– Она сказала, что вечером, – Герман потер глаза. – Вечером они должны были расписаться. Понимаешь?

– Не до конца.

– Перевертень – не маман, у него был характер, пусть и не такой, который бабке по вкусу пришелся бы. Конечно, выглядел этот тип убого, но, судя по его глазам… эта убогость – маска. И вот представь: маман с ним расписывается, он становится законным мужем и… будет сидеть тихо, проедая те копейки, которые бабка для маман выделяла? Сомневаюсь. Нет, он бы захотел большего. И сумел бы этого добиться. Но вот чтобы бабка упустила хоть крупицу власти…

Неотвратимость их столкновения была очевидна.

– Я думаю, что Светка не удержалась и звякнула не только мне… например, Летке, которая жуть как не желала нового папочку. Пугал он ее. Или бабке, Светка ее крепко недолюбливала. Не отказалась бы, думаю, от мысли кровь ей попортить.

Теперь картина складывалась совсем иная.

Перевертень сделал бывшей супруге очередное предложение, и Ольга его приняла, решив, что старая любовь зацветет свежим цветом, благо прежние препятствия исчезли.

Но прошлый опыт ей подсказывал, что о свадьбе грядущей стоит помалкивать. Игнат не мог не согласиться с тем, что, с учетом характера Луизы Арнольдовны, решение это было верным. И если бы не Светлана с ее жаждой триумфа, у них бы получилось расписаться тихо.

Итак, Светлана звонит Герману, а потом или его сестре, или бабке.

Та, естественно, не слишком-то рада подобным новостям и… что? Она звонит дочери? Требует встречи? Или отсылает прислугу – Игнат подозревал, что в Ольгином доме к мнению старухи прислушивались куда охотнее, нежели к хозяйскому. Разговор грозил обернуться скандалом, а Луиза Арнольдовна не была настроена выносить сор из избы.

Итак, она летит к дочери и требует, чтобы та отказалась от своей безумной затеи. Но Ольга – в кои-то веки – не спешит исполнить желание матери. Она настроена решительно… а дальше?

Ссора?

На лестнице? Случайный толчок – и падение со смертельным исходом?

Луиза Арнольдовна понимает, что натворила, однако она достаточно хладнокровна. И спокойно уходит из дома, позволив другому человеку обнаружить Оленьку. А после ее смерти настойчиво проталкивает версию несчастного случая.

Цинично? Герман эту версию счел куда более реалистичной, нежели бабкину – о несчастном случае. Очень уж своевременно это несчастье приключилось.

И что дальше? Вызвать на откровенность милую старушку? Вряд ли у Игната это получится.

Но вот почему шкатулка пропала раньше?..

Об этом Игнат думал по дороге в контору, но мыслей дельных не было. А потом выяснилось, что рыжая – вот неугомонное создание! – решила-таки нарушить его приказ. Куда она вышла? Никто не знал.

И телефон еще оставила…

Нет, не везло Игнату с женщинами.