Музыкальная шкатулка Анны Монс

Сонечка приехала в город из деревни.

Это было непросто, поскольку деревня выпускать Сонечку не желала, держала ее обязательствами и паспортом, запертым в сейфе председателя колхоза вместе с другими паспортами. И если бы не Сонечкина смелость вкупе с некрестьянской ее внешностью – была она диво как хороша, – судьба ее сложилась бы иначе. Вероятнее всего, Сонечка до скончания дней трудилась бы во благо Родины за трудодни и взаимозачеты. Подобное будущее ее не прельщало, поэтому намеки председателя Сонечка не стала игнорировать, но выдвинула встречное условие.

Как бы там ни было, но в городе она оказалась с паспортом, с рекомендацией от колхоза и с пятью рублями в кармане. Целое состояние… Работу ей удалось найти легко, пусть и не в театре, о котором Сонечка втайне мечтала, но в месте хорошем.

Жизнь была к ней благосклонна.

Нежная внешность и жесткий характер немало поспособствовали Сонечкиному становлению в новом образе – исконной горожанки. Она много читала, говорила, выправляя свою речь, пыталась менять манеры так, как полагала это нужным… Мужчины к Сонечке благоволили, а она принимала знаки внимания.

Все закончилось в одночасье.

Кто ж знал, что новый Сонечкин ухажер, молодой, горячий, щедрый, представлявшийся работником торговли, на самом-то деле – налетчик и вор? И что никто не поверит, будто Сонечка не была в курсе его похождений? А раз так, то сообщница она…

Нет, срок ей дали небольшой. Да и на зоне Сонечка сумела пристроиться с выгодой. Вот только за первым сроком последовал второй, заработанный ею уже осознанно. А что было делать, если зэчку на нормальную работу не брали, а Сонечка привыкла к красивой жизни?

Конечно, она не убивала, не грабила, предпочитала держаться в стороне от статей серьезных. Не спасло это ее. Вышла Сонечка на волю не старой, но уже лишившейся прежнего очарования, циничной женщиной. Ей удалось найти работу дворника, повезло, поскольку к должности, помимо метлы, прилагалась комнатушка в этом самом доме, где уже не Сонечка, но Софья Александровна доживает свой век.

Жильцов она знает хорошо, поскольку прибираться ей доводилось не только во дворе, но и в самом доме, да и то, какие могут быть секреты в месте, где стены из картона, а люди не способны молчать? Каждому охота обсудить новости.

Вот они к Сонечке и стекались.

Впрочем, знаниями своими она никогда не пользовалась во вред жильцам. Напротив, порою помогала им в ситуациях, требовавших определенной тонкости и особого, мягкого подхода. Так, Сонечка не только не спешила рассказывать кому бы то ни было о некоем молодом человеке, зачастившем к Ольге, но и нашла способ предупредить ее о внезапном появлении супруга… или взять того же Антохина из девятой квартиры. Приличнейший человек, но запивает, а в запое становится буен, жену, тещу, детей гоняет… вот Сонечка и придумала – запирать его в котельной. Антохин сам после ее благодарил, да не словами, а трешечкой… Случалось Сонечке и за детьми приглядывать, и за стариками, и за квартирами, которые ей доверяли с легким сердцем.

Конечно, узнай кто из жильцов, что за спиной милой Сонечки зона, все бы переменилось, но удача, отвернувшаяся от Сонечки в юности, ныне спешила воздать по заслугам. Пожалуй, ложью будет сказать, что у Сонечки ни разу не возникало искушения воспользоваться ситуацией, но она сумела устоять. Да постепенно прижилась в доме.

Квартирка на втором этаже принадлежала школьной учительнице, даме строгой, тяготевшей к излишнему морализаторству и костюмам, которые она сама же шила, перелицовывая старые вещи. Жила она одна, а на вопросы о родных отмахивалась, мол, такая родня и даром не нужна. За глаза учителку считали старой девой, кто жалел ее, кто злорадствовал, но особо к ней не лезли. А потом случился с ней инсульт. Тревогу забила Сонечка, она заприметила, что уже два дня тому назад учительница, прежде выходившая из дома ровно в семнадцать минут восьмого утра и возвращавшаяся без десяти шесть вечера, пропала.

Ее нашли на полу, беспомощной, но еще живой, и врач лишь разводил руками: мол, случается. «Скорая», конечно, забрала Анну Марковну, а в доме заговорили о скорых похоронах.

Поспешили.

Месяца не прошло, как учительница вернулась, да не одна. Она шла, шаркая ногами, опираясь на кривоватую палку, а тонкая светловолосая девушка заботливо поддерживала ее под локоток. Паренек же вида лихого – ох и не понравились Сонечке его глаза! – нес чемоданы.

– Племянница я, – сказала девушка, улыбаясь ясною доброй улыбкой, которой Сонечка ничуть не поверила. Жизнь и зона научили ее видеть людей глубже. – Вызвали к тете… а это – супруг мой. Ленька.

Девушку звали Виленой. И местные кумушки быстро приняли ее в свой круг. А что, была Леночка легкой, милой и улыбчивой, в помощи никому не отказывала, да и советов спрашивать не стеснялась. Ее жалели – мол, молодая совсем, а со склочною старухой связалась… да и то, оправляясь постепенно, Анна Марковна становилась вовсе невыносимой. Она заговорила, глотая звуки, но громко, благо за столько лет преподавания в школе успела голос поставить. И теперь ее крики разносились по коридору. Леночка часто выбегала из комнаты, глотая слезы. Соседки ее успокаивали.

И осуждали склочную бабу.

А Сонечка ждала, что будет дальше. Вот не верила она солнечной девочке, пусть ничего этакого и не заприметила за Виленой, но чутье ей подсказывало – нехороший она человек.

Потом Анне вдруг стало хуже.

– Надорвалась. Недоглядели, – вздыхала Вилена на общей кухне и хлопала ресницами, сдерживая слезы. А соседки спешили ее успокоить, мол, нету Леночкиной вины ни в чем. Здоровье-то – оно одно, а старуха сама себя извела.

Теперь она кричала редко, еще реже появлялась на людях, всегда в сопровождении Леньки – вот уж о ком говорили с уважением и почтительностью. Военный человек. Обязательный! Рукастый. Конечно, он все больше в командировках, дома редко появляется, зато уж приходит не с пустыми руками. Он не скупится выставлять на общей кухне угощение, пусть и весьма скромное, делится что табаком, что сахаром, порою и сам предлагает купить: мол, случилось ему наткнуться, по смешной-то цене… и мыло привозит, и дефицитнейший кофе. И всегда – с улыбкой.

– Да какой я военный, – отшучивался Ленька, когда соседи начинали наседать на него с расспросами о службе. – Так, числюсь только. При машинах состою. Куда начальство скажет отвезти, туда и рулю…

Он подмигивал бабам, и те млели. А с мужиками Ленька держался строго, с пониманием. И дорогую тещеньку – так он именовал Анну, приговаривая, что другой ему не дадено, померла Ленкина матушка, – окружал немалою заботой.

Пожалуй, только Сонечка и догадалась, кем был Ленька на самом-то деле: вором фартовым, да не из последних. Знала она таких по прежней своей жизни, скользких, что угри, удачливых и бесшабашных. Но знание свое предпочла при себе удержать.

Однажды вышло так, что Ленька, выведя Анну во двор, сам обратился к Сонечке:

– Посиди с ней, будь ласкава, – он сунул ей рубль. – А я в магазин отойду, за папиросами.

И Сонечка согласилась, не из-за денег, но потому, что привыкла исполнять самые разные просьбы соседей. Анна сидела, понурившись, вцепившись обеими руками в свою палку, и только глазами сонно хлопала. Она казалась вовсе не человеком – куклой.

– Ушел? – спросила она хриплым голосом, когда Ленька скрылся из виду.

– Ушел, – Сонечка присела на лавку.

– Она – чужая… и этот… убьют… скоро убьют… сели на мою шею…

– Значит, не племянница она?

– Она… сестра… шалава… – речь учительницы была нервной, неясной, но Сонечка умела слушать.

История была простой. Сестрица Анны Марковны мало походила на учительницу, вела веселую жизнь, нимало не заботясь о своей репутации и о будущем. Меняла мужчин, выбирая тех, кто был весел и богат. От кого-то прижила дочку, которую, правда, любила, хотя и попыталась спихнуть ее на шею Анне, но Анна не поддалась. А потом случилась беда…

Сонечка видела эту неизвестную ей женщину почти как себя. Новый кавалер и… поздний визит с понятыми. Суд. Зона. Вот только дочери у Сонечки не было, в детский дом никого не выслали.

– Она… писала… я должна забрать Ленку… а куда мне… с ребенком… с чужим.

Учительница торопилась говорить и запиналась на каждом слове. Конечно, кто осудит не старую еще женщину, которой вовсе не хотелось возиться с приемышем? Она собственную жизнь устроить пыталась, правда, не вышло ничего.

Потом сестрица умерла, так и не выбравшись с зоны. А что стало с Ленкой, Анна Марковна до недавнего времени не знала. Лишь оказавшись в больнице, она вспомнила о племяннице, и то сугубо от нежелания, чтобы ее законные метры отошли к соседям.

Как ни странно, отыскать Ленку ей удалось без труда. И девушка появилась в больнице.

– Сказала… заботиться станет… я прописала…

Обыкновенная история. Леночка жилплощади собственной не имела, равно как и супруг ее. А без прописки нечего было и думать о том, чтобы работу найти.

И – да, тетушку она не упрекала, напротив, Леночка готова была взять на себя все заботы… Нет, Анна ей не поверила. Да и кто поверит в родственную любовь? Вот в квадратные метры – это да! Но Анна была не против. Уж лучше пусть они племяннице отойдут, чем кому-то из соседок, которых Анна считала клушами и халдейками.

– Думала… помру… скоро помру… а я крепкая…

Сонечка согласилась, что, вероятно, светлая улыбчивая Леночка очень рассчитывала на то, что от тетки скоро избавится, и – путем естественным: женщина-то в возрасте, после инсульта. Анна же стала поправляться, пусть и медленно.

Вот тут-то и возник конфликт.

Троим в комнатушке Анны было тесно. Леньке мешала тетка, страдавшая бессонницей, Анне мешали племянница с мужем… а Леночке приходилось терпеть упреки и с той, и с другой стороны. А потом Анна вдруг поняла, что опять заболела. Нет, это не было инсультом или же его последствиями, скорее уж Анну охватило некое странное безразличие. И слабость, усиливавшаяся день ото дня.

– Травит… меня травит… в больничке она… приносит оттуда…

Леночка и правда упоминала, что нашла работу в больнице, конечно, она бы хотела стать медсестрой и на следующий год поступит в училище, а пока что ее санитаркой взяли. Ей сочувствовали, понимая, что с больной теткой на руках Леночка не сможет позволить себе учебу.

– Психушка… таскает… убьет скоро… золото… много золота… кровь… Ленька привозит… он привозит, она моет… кровь… я видела… – Сухая рука вцепилась в Сонькин подол. – Убивает… а золото… Ленка его уносит…

– Ой, тетя, вы проснулись! – Леночка выпорхнула из подъезда.

Легкая, светлая, в новом ситцевом платьице, мужем из командировки привезенном. Бабы незло ей завидовали – какой мужик, еще и супруге подарки дарит, да чтоб не на Восьмое марта или день рожденья, а просто так. И ведь глаз хороший, ни разу в размере не ошибся. И наряды на Леночке сидят что влитые.

Сонька знала, почему: сшиты они, а не куплены. Хорошей портнихой, по Леночкиной фигуре.

И стоят немало.

И, значит, и правда видела Анна Марковна что-то этакое, может, и не вором был весельчак Ленька, воры с кровью дела иметь не любят, они руки свои чистыми сохранять пытаются.

– Она вас совсем заговорила? – Леночка стрельнула глазами.

– Да нет, деточка, – улыбка далась Соньке непросто. Она вдруг ясно осознала, что Леночка в курсе мужниных дел, а может, и не просто в курсе, но и помогает ему всячески. И если она заподозрит, что дорогая тетушка лишнего понарассказывала, то жизнь Сонечкина будет короткой. – Совсем сдала, бедняжка. Я помню, строгой она женщиной была, никому спуску не давала. А уж как на собраниях говорить начнет… заслушаешься! Теперь вот – беда… мямлит чего-то, ни слова не разобрать.

Поверит ли?

Леночка кивнула и погладила тетю по голове.

– Деточка, ты ж в больнице работаешь… а у меня сердце пошаливать стало. Давление так и скачет… может, принесешь каких таблеточек? А то в аптеке все по рецепту. Я заплачу!

– Что вы, Софья Александровна! – Леночка всплеснула руками. – Лекарства не зря по рецепту дают. Вот вы говорите, что сердце шалит, а оно ж по разным причинам шалить может. Вот выпьете вы не те таблетки, и вдруг приключится что-то? Да и в больнице все подотчетно… Вы лучше к доктору сходите. Пусть послушает вас, а там и выпишет…

– А какой есть хороший доктор?

Леночка была чудесной актрисой. Она ни словом, ни жестом не дала понять, что ей надоели назойливые Сонькины расспросы.

– В нашей-то больнице все доктора хорошие… но там вас не примут. Клиника специальная…

Для избранных, надо полагать.

И лечатся в ней люди непростые. Последний кусок мозаики встал на свое место: милая услужливая санитарка Леночка легко находит общий язык с теми, кто в больницу попал. А там уж и адресок выяснить несложно, и кто чем дышит, видно сразу, и про домашних порасспросить, и с ключиков слепок снять…

А дальше уже – Ленькин выход.

Конечно, если эту парочку еще не повязали, значит, действовали они осторожно, наверняка Ленька не сразу хату чистил, выжидал время, чтобы не увязали ограбление с больничкой.

И если разобраться – какое Соньке дело? Молчание – оно как есть золото… Она себя уговаривала, но из головы не шли слова про кровь.

Одно дело – воровать, и совсем другое – убийство…

Анна померла через три дня после того разговора. А накануне Сонька слышала, как ссорится молодая пара, и пусть в том не было ничего удивительного – и у святых случаются размолвки, но вот чтобы скандал был без слез, без посуды битой, но с гадючьим грозным шипением… нет, не все ладно было в той квартирке.

Анну хоронили всем домом, утешали Леночку, которая горевала, с виду – так искренне, пусть и была теперь свободна. И разве что Марьяна из соседней квартиры, рассчитывавшая, что учительская комната к ней отойдет, прошипела:

– Избавилась от тетки – и жирует!

Сонька кивнула, думая о своем.

Что делать? Молчать или позвонить кому… а кому? Анонимно? Так в милиции скоро выяснят, откуда звоночек сделан. И всех жильцов теребить примутся. Выйдут, естественно, на Сонькино боевое прошлое… нет, рот надо держать на замке. Бог-то все видит, и, чай, если дело так повернулось, значит, неспроста. Конечно, Соньку легко в трусости обвинить, а она и правда боялась за свою такую спокойную, налаженную жизнь.

И Ленькины кривые взгляды, вроде бы случайные, не добавляли ей спокойствия. Верно, клял он себя за ту отлучку. Сонька старалась вести себя обыкновенно, и, если случалось ей с Ленькой пересекаться, она не шарахалась в ужасе, как делают люди глупые, себя же выдавая, но вежливо расспрашивала его о службе, а как-то попросила, ежели случай выпадет, прикупить ей кофейного напитка. И, похоже, именно эта простая, соседская просьба убедила Леньку, что дворничиха ничего не знает.

Глупая она.

А Сонька и не стремилась умной быть, живой – оно всяко лучше.

Вскорости у молодой семьи пополнение случилось, и тут Сонька поняла: не только из-за того разговора Анна жизни лишилась, но еще и потому, что четвертый человек в той комнатушке не уместился бы.

– Орет и орет, – жаловалась Марьяна, уже почти потерявшая надежду заполучить заветные метры. – Спасу никакого нет! Я ей говорю – дай сиську дитяти, а она мне – молока у нее нет… молодая баба, а молока нет…

Сонька кивала и думала о том, что с появлением ребенка ссориться молодые стали чаще, что, в общем-то, было вполне обыкновенным явлением. Теперь Ленька пропадал из дому, возвращался навеселе и зачастую – пропахший духами и дешевыми сигаретами. Соседки качали головами, жалея бедную Леночку, повторяли, мол, такова она – тяжкая бабья доля. Она соглашалась, смахивала слезы, но… нет-нет, а мелькало в ее глазах что-то эдакое, недоброе.

Когда ребенка отдали в ясли – Леночка желала выйти на работу как можно скорее, – в семье вновь воцарился мир, пусть и хрупкий. Вроде бы все вернулось на круги своя, но… продлилось это затишье недолго. Полгода минуло, и Ленька за старое принялся.

– Да мне тут обрыдло! – в запале очередной ссоры, начавшейся, как обычно, тихо, но подвыпивший Леонид явно не намерен был шептаться. – Какого… мы тут торчим?!

Ответа Леночки Сонька не услышала.

– А ты мне рот не затыкай! Я – мужик! Как скажу, так и будет…

Что-то упало, разбилось, но женского крика, который раздавался обычно после грохота, не последовало.

– Угрожать вздумала? Так со мной же и пойдешь…

Ленька выскочил на лестницу, громко хлопнув дверью, и все, кому случилось выглянуть в коридор – а соседская жизнь людям всяко интереснее собственной казалась, – быстренько нашли для себя иные, важные дела.

Леночка выглянула на кухню спустя час, левый глаз ее заплывал синевой, губы опухли.

– Пьяный, дурной, – вздыхали бабы, утешая Леночку. Она молчала.

А Сонька поняла: скоро в нехорошей квартире произойдут перемены. И даже то, что протрезвевший Ленька поспешил к жене прибежать, мириться, с букетом гвоздик и коробкой «Птичьего молока», не отвратило ее от мысли, что вот-вот случится… нехорошее. Леночка цветы приняла, мужа встретила ласково, простила вроде бы… а спустя месяц Леньку убили. Новость об этом всколыхнула весь дом.

Одни его жалели, памятуя, до чего хорошим человеком он был, другие шептались, будто сам и виноват – загулял от жены да край потерял, связался с дурной компанией. Леночка побледнела, осунулась, тонкое личико ее сделалось и вовсе детским, и лишь глаза горели ярко.

– Как мы теперь? – повторяла она, прикладывая платочек к глазам.

Ее учили, к кому идти, что писать, требуя пенсию по причине потери кормильца, Леночка кивала, соглашалась, вздыхала… но Сонька-то прекрасно видела: именно она от супруга и избавилась.

Из ревности ли?

Из-за того, что муженек ее оказался вовсе не таким, каким Леночке представлялось? Или же из соображений практических: небось с гулянками муженек не завяжет, тратить будет общие деньги, кровью заработанные, по старой привычке решив: он – хозяин, ему и распоряжаться. А хуже всего, что по пьяному делу он на язык невоздержанным станет. Там сболтнет, тут слово скажет… глядишь, и найдется кто-то, к этой болтовне внимание проявивший.

Нет, были у Ленки причины от супруга избавиться, пусть и не собственными руками.

На какое-то время в квартире стало тихо. Леночка работала санитаркой, как прежде, растила сына… а как он подрос, она и привела в дом солидного степенного мужика, ничуть на Леньку не похожего.

– Макар Иванович слесарем работает, – говорила она соседкам на кухне. – Руки золотые. А пить – не пьет.

Соседки не верили, но Леночку не осуждали, ведь дело молодое, понятно, что одной бабе с ребенком тяжко, да и на душе муторно. А Макар Иванович и правда оказался замечательно рукастым человеком. Прижился он в доме легко, и в самом скором времени не нашлось никого, кто бы к нему за помощью не обращался.

Вот только у Соньки кошки на душе скребли… больно уж холодный, профессиональный взгляд был у Макара Ивановича. К зиме Леночка забеременела, а там и свадьбу сыграли, спокойную, тихую. Макар Иванович хоть сам не пил, но другим не возбранял. Второй ребенок родился тихим, слабеньким, но Ленка все равно на работу вышла.

К Соньке как-то явилась:

– Вы уж помогите мне, – попросила она, заламывая тонкие бледные руки. – Страсть как не хочется место терять!

– Да разве ж новое не найдешь? – Сонька к этому визиту отнеслась с большим подозрением. – Небось санитарка – не директор, легко устроишься.

– Так это смотря куда! Я ж говорю, клиника у нас особая, на хорошем счету… там санитарка получает больше, чем заведующий отделением в иных-прочих… а еще если к пациентам подход найти. Вы же сами понимаете, тому за газеткой сходишь, этому из столовой принесешь обед или уберешься лишний раз. А люди и благодарны…

Выглядело все это правдоподобно. У Соньки даже мелькнула мысль, что те, давешние ее подозрения возникли, по сути, на пустом месте. Разве имелись у нее хоть какие-то доказательства?

– Мы заплатим, – Леночка сложила руки, умоляя ее согласиться. И Сонька поддалась искушению. Деньги-то лишними не будут… да и работа нетяжелая, за дитем приглядеть. Мальчик был тихим, некапризным, а что болел, так вырастет, наладится все. Вот братец его старший, в котором Ленькина дурная кровь просыпаться начала, – другое дело. Вроде и улыбчивый, и ласковый, да все норовит младшего поддеть, то ущипнет его исподтишка, то толкнет невзначай, а однажды Сонька его и вовсе с подушкой над кроватью братца застала.

– Поправить хотел, – сказал мальчишка, глядя на Соньку честными темными глазами.

Она не поверила, но смолчала. А в другой раз на нее звереныш кастрюлю с кипятком опрокинул, вроде случайно.

Тут уж Сонька терпеть не стала, пошла, рассказала все как есть, пригрозив, что с этим выродком она точно возиться не станет. Леночка слушала, кусала губы, вздыхала, а потом вдруг махнула рукой:

– Ленька всегда был… диким. Мы росли в одном детдоме, помнишь же небось, что тетка моя не пожелала меня забрать? Я тихой была, домашней, такую любой пнуть горазд. А Ленька за меня заступался. Он… умел ладить со всеми. А с кем не выходило, то и разговор был короткий.

Да, еще в детдоме Ленька научился обходить закон, вот только сидеть бы ему, когда б не Леночкина помощь. В отличие от супруга она распрекрасно понимала, чем грозит воровство, и в тюрьму попасть не желала.

Конечно, ничего такого вслух сказано не было, но Сонька и сама все поняла. Из этих двоих Леночка умела думать, а Ленька – исполнял задуманное.

Дальше все было просто. Старший сынок Ленки исчез из дому, вроде в военное училище отправился. Соседи только вздохнули с облегчением, уж больно колючий, злой нрав был у паренька. А Макар Иванович не имел нужной строгости, чтобы увещеваниями обходиться. Нет, военное училище, по совокупному мнению, было именно тем, что требовалось, дабы обуздать мальчишку. Потом же сам спасибо скажет. Братец его рос тихим, спокойным и вежливым. Все больше с книжками сидел, на что ни родители, ни соседи нарадоваться не могли.

– Профессором станет, – приговаривала толстая Марьяна, ее трое сыновей регулярно приносили колы да двойки. – Не то что мои…

А потом Ленка заболела… Она вдруг похудела еще больше, хотя никогда не отличалась полнотой, но нынешняя худоба была явным признаком нездоровья. Пожухла как-то, словно у нее все силы выкачали. К Соньке вновь заявилась, днем, заглянула в каморку и сказала:

– Я скоро умру. Рак.

Сонька ничего не ответила. Да и что сказать человеку, дни которого сочтены?

– Ты ж знала про меня и Леньку, верно? Тебе тетка моя болтливая успела наговорить всякого. Одного не пойму: почему ты в милицию не пошла? – Ленка села на топчан и подперла подбородок сухонькой ручкой. – Или потому, что у самой совесть нечиста?

– Зачем пришла?

– За помощью. Больше не к кому. Те – не поймут, а Макар… не любил он моего Санечку, спровадил его в детский дом. А я, дура, позволила. За младшенького испугалась… разные у меня дети, и оба – не в меня. Я Санечке написала. Как он явится, передай ему.

Леночка поставила на стол шкатулку.

– Его наследство. К этим вещам Макар отношения не имеет.

– Что там?

Леночка открыла шкатулку, она была пуста.

– Санька догадается, что с ней делать…

– Золото кровавое искать? – Больше Сонька не боялась, чуяла, что Ленка, если уж не причинила ей вреда за столько лет, и сейчас не тронет. Да и сил у нее не осталось, и правда, источила, изгрызла ее болезнь.

– Кровавое? Это тебе тетушка сказала… Ленька с мокрухой не связывался. Зачем оно надо? Я ведь понимаю, что такие дела расследуют по-разному, и одно дело – кража, а другое – убийство, тем более если не одно. На нас бы вышли… а вот когда по-тихому, не спеша…

Сонька верно обо всем догадалась.

Леночка выслеживала цель, собирала информацию о том, чем живут люди, порою и ключики брала, делала слепок. А если слепок не получался, так Ленька – мастер неплохой, у него дар от Бога, ну или не от Бога вовсе, что Леньке ничуть не мешало.

Выжидали, конечно, когда месяц, когда – два, а порою и до полугода доходило. Старались, чтобы квартирки в разных районах находились, а то и в разных городах. Ленька отправлялся в командировку, возвращался с прибытком. И – нет, Леночка не стала бы клясться, что никто не страдал от этих их визитов, но кровь в той комнатушке не смывали.

– Макар дело ваше продолжает? – поинтересовалась Сонька, сама не понимая, на кой ляд ей надобно такое знать. Без знаний лишних всяко безопаснее.

– Макар… он другой. Опасный. По-настоящему опасный. – Ленка отвернулась. – Он мне… помог когда-то.

Надо полагать, с Ленькой, но тут уж вопросы задавать опасно.

– И он меня любит, – словно оправдываясь, сказала Вилена. – Но к Санечке иначе относится. А я не хочу, чтобы мой сын страдал… Передай ему шкатулку, как он появится. И пожалуйста, молчи! Иначе он тебя убьет! Ленька бы тебя не тронул, он хоть и дикий, но грань знал, а Макар… для него люди – пыль.

Шкатулка была пуста. Сонька тщательно осмотрела ее после ухода Вилены, простучала стенки и не удивилась, обнаружив подозрительно толстое дно. Конечно, под дощечкой вполне мог скрываться именно механизм, пусть и не работающий, но Сонька подозревала, что все не так просто.

Вилена умерла зимой, тихо скончалась в больнице, и Макар, обряженный в черное, казалось, искренне горевал о супруге. Сонька разглядывала этого человека издали, пытаясь понять, что же она думает о нем. За прошедшие годы Макар почти не изменился, поседел слегка, морщин на лице прибавилось, да и только. В остальном же складывалось впечатление, что время щадит его.

Он пришел к Соньке и, прикрыв аккуратно дверь, попросил:

– Верни шкатулку.

– Какую? – Сонька поняла, что вернет, не посмеет она спорить с таким человеком, однако сдаться сразу ей гордость не позволяла.

– Ту, которую тебе Леночка оставила, – он до самого последнего момента называл жену Леночкой и еще – девочкой, ласково, с искренней любовью. – Не надо лгать, будто ты понятия не имеешь, о чем речь.

– Она велела ее сыну отдать.

– У нее один сын, – Макар присел на топчан. – Санька на зоне… и поверь, если он и выйдет, то ненадолго. Он в папашу пошел, только куда более бестолковый. Даже если вдруг заявится, не особо рад будет шкатулку увидать. Он золота ждет. Бриллиантов. Ну, или хотя бы пачки денег. Еще решит, что ты их украла.

Говорил Макар спокойно и мягко, но глаза его оставались холодными.

– И не бойся, я не трону тебя. Нечего в дом смерть приваживать… да и, если по правде, шкатулка эта – моя.

– Ленка сказала…

– Леночка была хорошей девочкой, но, как все девочки, – излишне мягкой. Сначала Леньку своего терпела, все надеялась, что сумеет до него достучаться. А я ее предупреждал, что горбатого могила исправит. Я ей давно предлагал пожениться, умных женщин мало. А чтоб и умная, и красивая… и тратит себя на это ничтожество. Ты ж поняла, верно?

– Ты ему… помог?

– Скорее уж ей, – улыбка у Макара тоже была холодной. – Не люблю таких, кто на женщину руку подымает. Неправильно это… они оба на меня работали. Леночка информацию собирала, а Ленька руками подсоблял. Я же помогал… сбыть. Не думай, что я из простых барыг, у меня свой интерес. Порою в самых обычных домах встречаются крайне интересные вещицы, века эдак прошлого или позапрошлого… конечно, Ленька выносил, сколько мог, но шубейки там или золотишко меня волновали мало. Это все – переходящее. А вот вещи с историей… на них у меня клиентура особая имелась. И шкатулочку эту мне заказали… вот только заказчик взял и помер не вовремя, что тоже бывает.

Сонька почти уверилась, что ей не жить после подобных-то откровений. Но прервать Макара не смела.

– Я у себя вещи не храню. Вот Леньку и попросил… а он сорвался… и пришлось его… успокоить. Леночка все превратно поняла, что она вправе взять шкатулку. Она знала о стоимости этой вещицы, но… даже она не понимала, что ее дорогой сынок вряд ли сумеет таким наследством распорядиться по уму.

– Вот, – Сонька вытащила из-под топчана старый желтый чемодан, в котором хранила кое-какие вещицы. – Но, если он появится, я его к вам отправлю.

– Отправляй, – спокойно ответил Макар. Шкатулку он принял бережно, осмотрел, убеждаясь, что Сонька не причинила дорогой вещи ущерба. – И не бойся, говорю. Я не люблю зряшних смертей. Ты умеешь молчать, молчи и дальше.

Он ушел, унеся с собой шкатулку, а Сонька еще несколько месяцев дрожала, мысленно готовясь к смерти. И тогда-то она обратилась к Богу. Нет, Сонька и раньше в церковь заглядывала, пусть и тайно, стыдясь – не принято это было тогда. Однако мир менялся.

Санька возник через три года, когда она уже забыла и думать про Вилену с ее шкатулкой. Однажды, вернувшись из церкви, Сонька увидела во дворе парня, до того с Ленькой схожего, что всякие сомнения тотчас отпали. Он это, старший бесшабашный Виленин сын.

– Ты Сонька? – Он сплюнул себе под ноги. Высокий. Сильный. Наглый. И руки уже разрисованы синими тюремными татуировками. – Ну?