Музыкантская команда

Я и раньше замечал, что разговоры о большевиках у нас тотчас кем-нибудь обрываются. Даже Арсен, уж такой, казалось, бесстрашный человек, но и он, едва заговаривали о большевиках, переходил на шепот и пугливо озирался.

И сейчас он тут же подозрительно покосился на стоявшего в стороне Цолака и подал нам знак, чтобы умолкли.

Кстати, я забыл сказать, что в казармы Цолак пришел с нами. Не будь сейчас ребята еще под страхом происшедшего на вокзале, между ними и Цолаком уже началась бы хорошенькая потасовка. Но положение наше было пока неясно, многие не без основания ждали, что нам зададут такое — родную мать позабудешь, и потому все избегали столкновения с предателем. Цолак несколько раз пытался затеять разговор, но, видя, что ему не отвечают, замолк.

Итак, мы твердо решили, что Цолак — один из тех, при ком нужно опасаться недозволенных разговоров. «И почему это, думал я, так по-разному все относятся к большевикам?»

Я знал, что в этом году в мае большевики подняли восстание. Правда, в Ереване, кроме нескольких демонстраций, ничего не было, но отец, возвращаясь из типографии, рассказывал, что большевики отбили у правительства бронепоезд «Вардан Зоравар», что в Карсе, в Александрополе и еще во многих других местах между ними и дашнаками происходят жестокие схватки. По рассказам отца получалось, что эти большевики — Алавердян, Мусаэлян, Гукасян и другие — вовсе и не плохие люди. Зато Аракел-ага говорил о них с пеной у рта, а его сын, маузерист Бахшо, даже участвовал в боях против большевиков.

А были еще вот и такие, как наши музыканты: они просто избегали каких бы то ни было разговоров, считая, что от подобных дел лучше держаться подальше.

Все это казалось мне странным, непонятным и слишком сложным, чтобы долго занимать мои мысли, тем более что это время мы были заняты вопросом, казавшимся куда более важным для нас: обменивали между собой брюки, гимнастерки и башмаки, потому что на вокзале-то мы напялили кому что под руки подвернулось, не считаясь с размером. За этим переодеванием застал нас вошедший дежурный полка. Он передал приказ начальства о том, что вечером-де музыканты должны играть в доме премьер-министра на банкете в честь англичан.

— Но смотрите, чтобы на сей раз не было никаких штучек, — предупредил дежурный, — не то вам худо придется.

Он ушел, и все облегченно вздохнули. Из его слов мы сделали для себя вывод, что, может, за нашу проделку теперь уж и не взыщут — не до того начальству.

Несмотря на громадные размеры зала, в этот вечер в доме премьер-министра яблоку негде было упасть, и оркестр разместили в смежной комнате у распахнутых настежь дверей. Мы играли, а сами с завистью взирали на ломившиеся от яств и напитков столы, длинными рядами расставленные вдоль стен. Вокруг столов восседали английские офицеры, дашнакские министры и их разряженные жены, которые казались мне необыкновенно красивыми.

Банкет начался с речи премьер-министра. Он то и дело взмахивал руками и восклицал: «Мы всей душой преданы идеям западной цивилизации!..»

Я, конечно, не разбирался, что значит «идеи западной цивилизации», но слова были красивые, необычные, никто из наших таких не употреблял.

После министра стал говорить англичанин. Все почтительно называли его мистером Ноксом. Из его речи я тоже ничего не понял. Прежде всего потому, что произнес он ее по-английски. Но даже когда переводчик перевел эту речь на армянский, до меня все равно ничего не дошло.

— Уважаемые леди и джентльмены, — сказал переводчик, — я чрезвычайно рад видеть, как вы и ваша страна пробуждаетесь от векового сна и входите в ряды цивилизованных народов…

Слова эти почему-то вызвали среди гостей бурное ликование. Все зааплодировали, закричали «ура», а я с изумлением глядел то на одного, то на другого и никак не мог в толк взять, когда же это все они спали, и когда англичанин увидел их пробуждение, и почему, собственно, все это их так радует.

— Туш!.. Туш!.. — визгливым голосом закричал тощий тип с козлиной бородкой.

И мы два раза подряд сыграли туш в честь мистера Нокса.

Затем англичанин долго и очень высокопарно и туманно говорил о неустрашимой армянской армии и о Турции. И наконец он сказал:

— Леди и джентльмены, должен предупредить, что вам грозит страшная опасность. У вас есть ужасный враг. Сейчас я говорю не о турках. Большевизм — вот где ваша гибель!.. Посмотрите на Россию. Там царит анархия, беззаконие, растоптана цивилизация… Страшитесь большевистской заразы! В мае этого года вы с трудом подавили первую вспышку этой страшной эпидемии, но сегодняшний случай на вокзале должен вас насторожить. Враг еще жив! Не дайте ему поднять голову. Не жалея сил, уничтожайте большевиков, и пусть ваша страна живет свободно отныне и навеки!..

Эти слова снова вернули меня к мысли о том, как по-разному люди относятся к большевикам. Вот и еще один, на этот раз уже совершенно чужой человек, называет их более страшными врагами армян, чем турки, и требует уничтожить всех. И остальные, кажется, тоже согласны с ним. Вот они снова кричат «ура» и аплодируют. А козлобородый опять визжит: