Музыканты в зеркале медицины

Томимая мучительной неизвестностью, Жорж Санд обратилась к ближайшему другу Шопена графу Альберту Гжимале, который во время революции 1830 года был направлен польским правительством в Париж с дипломатической миссией и остался там после поражения восстания. В своем письме она с удивительной силой и откровенностью изложила все подробности развития своих отношений с Шопеном — она ясно отдавала себе отчет в том, что эта связь не может долго оставаться платонической. Имея в виду колебания Шопена, она писала: «Кто та несчастная, что внушила ему такие представления о физической любви? Наверное, у него была возлюбленная, недостойная его?». Есть основания полагать, что такая «недостойная возлюбленная» действительно существовала, и общение с ней оставило в душе Фредерика горький осадок. В архиве Шопена есть письмо Кумельскому, в котором идет речь о некоей Терезе, которая, по его собственным словам, добилась того, что он теперь не скоро отважится вновь вкусить от «запретного плода». Возможно, это случилось во время пребывания Шопена в Мариенбаде или Дрездене, но мы уже никогда не сможем получить исчерпывающего ответа на этот вопрос. Мы не знаем также, что ответил Гжимала на требование Жорж Санд, чтобы «этот ангел, по ошибке оказавшийся среди нас,» вновь согласился принять земную любовь. Однако, судя по всему, ответ был для нее вполне утешительным, ибо уже в июне 1838 года она написала Гжимале: «Приходите ко мне, только так, чтобы ‘Малыш’ об этом не узнал, мы устроим ему сюрприз». Спустя короткое время Шопен и Жорж Санд, судя по всему, уже стали любовниками, потому что в сентябре 1838 года она так писала своему другу, известному художнику Эжену Делакруа: «Если Богу будет угодно в одночасье послать мне смерть, то я не буду роптать, ибо уже три месяца наслаждаюсь ничем не омраченным счастьем». Они решили соединиться в «поэме свободного содружества», которое быстро вернуло Шопену утраченное душевное равновесие. Вообще же бурный ритм парижской жизни не оставлял особого времени на размышления. Появление Шопена в жизни Жорж Санд вернуло и ей душевный покой, какого она не знала на протяжении многих лет.

В октябре им представилась возможность совершить длительное совместное путешествие. В «Истории моей жизни» Жорж Санд писала, что первоначально эта идея возникла потому, что врачи порекомендовали ее сыну Морису, жаловавшемуся на ревматические боли, провести зиму в более благоприятном климате Балеарских островов. Далее она пишет: «Шопен, которого я видела ежедневно и чей гений и характер искренне любила, узнав об этом плане и увидев приготовления к поездке, сказал, что сразу выздоровел бы, окажись он на месте Мориса». Действительно, друзья Шопена, опасаясь чахотки, советовали ему провести зиму на солнечном юге. Эти опасения были вполне обоснованны, так как прошлой зимой он страдал от хронического кашля, обильного кровохаркания и усиливающихся затруднений дыхания. Приглашая его в путешествие, Жорж Санд также рассчитывала, что пребывание на Балеарских островах принесет пользу его здоровью. Будучи, однако, заботливой матерью, она перед поездкой обратилась к своему домашнему врачу доктору Пьеру Марселю Гоберу, который, обследовав Шопена, заверил ее в том, что тот не болен чахоткой, но все же заметил: «Вы всегда сможете его спасти, обеспечив ему свежий воздух, покой и много движения». Это явное противоречие между диагнозом и рекомендациями показывает, что доктор Гобер хотел, наверное, всего лишь успокоить Жорж Санд.

18 октября 1838 года Жорж Санд в обществе сына Мориса и дочери Соланж выехала из Парижа, и 30 октября они благополучно достигли Перпиньяна. Шопен отправился вслед за ними только утром 27 октября и уже вечером 31 октября прибыл в Перпиньян. При этом он, судя по всему, чувствовал себя вполне нормально — был «свежим, как роза, и розовым, как репа». То, что он без видимого ухудшения состояния перенес 900 километров непрерывной, более чем четырехсуточной езды курьерской почтой по ужасным дорогам, усеянным многочисленными колдобинам! — факт удивительный, но в любом случае это было серьезным испытанием для его хрупкого и болезненного организма. Чтобы стало понятнее, чего стоил подобный «рекордный результат» Шопену, больному открытой формой туберкулеза легких, следует несколько подробнее остановиться на работе тогдашней французской курьерской почты. Для пассажиров обычных почтовых карет были предусмотрены возможности ночного отдыха, но для почтальонов курьерской почты существовал лишь один закон — строжайший график доставки. Через каждые 12 километров почти загнанных лошадей меняли, на эту процедуру отпускалось не более 2 минут. На разгрузку и погрузку почтовых мешков отпускалось столь же малое время, за которое практически невозможно было поесть, не говоря уже о том, чтобы поспать. Я столь подробно останавливаюсь на этом лишь для того, чтобы подчеркнуть, какую силу и выносливость пробудило у больного туберкулезом Шопена ожидание предстоящего свидания с любимой женщиной.