Музыканты в зеркале медицины

Однако Шопена насторожили не только недостаточные знания методов обследования, обнаруженные врачами, но и предложенные ими методы лечения: диета, вытяжные пластыри, припарки и в первую очередь кровопускания. Он воспротивился прежде всего кровопусканию и применению нарывных пластырей, о чем также говорится в цитированном выше письме к Фонтане: «С большим трудом мне удалось удержать их от того, чтобы пустить мне кровь, поставить нарывной и вытяжной пластырь, и, слава Провидению, сегодня я чувствую себя как обычно». Причина отказа Шопена заключалась в том, что в юности ему пришлось наблюдать, как его сестру Эмилию, больную туберкулезом легких, пиявками и кровопусканиями залечили до смерти в буквальном смысле этого слова. Однако и здесь в оправдание испанских врачей следует предположить, что они находились под влиянием французской медицины и были убежденными приверженцами так называемого «бруссеизма». Франсуа Жозеф Бруссе, умерший в 1838 году, был фанатичным приверженцем применения пиявок для отбора крови при самых различных заболеваниях и оказал сильнейшее влияние на медицинское образование во Франции. Рекомендованные им массивные кровопускания принимали порой угрожающие размеры, и их последствия для многих больных оказались фатальными. К счастью, эта мода вскоре была сведена к разумным пределам победным шествием гомеопатии. Жорж Санд также стойко сопротивлялась кровопусканиям, руководствуясь при этом, правда, не столько научно-медицинскими соображениями, сколько инстинктом. Даже после того, как врачи заявили, что кровопускание спасет пациента, в противном же случае он умрет, она категорически настояла на своем решении отказаться от этой терапии. В книге «Зима на Мальорке» она пишет об этом так: «Я все время как будто слышала голос, который говорил мне даже во сне: «Кровопускание убьет его. Если ты этого не допустишь, то он не умрет. Я уверена, что это был голос провидения».

На состоянии Шопена отрицательно сказалось то обстоятельство, что «Дом ветров», как называлась вилла, арендованная у сеньора Гомеса, имел хлипкую конструкцию и в дождливое время продувался холодными сквозняками, а при сильном дожде стены начинали обрастать плесенью. В доме не было ни печей, ни каминов, приходилось пользоваться угольными жаровнями, удушливый дым которых только усиливал кашель несчастного больного. Поэтому жаровни убрали, и полный покой в сочетании с припарками постепенно способствовал снижению лихорадки. Несмотря на страшную слабость, Шопен все же благополучно пережил этот первый серьезный кризис.

Вскоре, однако, последовало новое несчастье. Местным жителям от врачей стало известно, что Шопен болен туберкулезом, и их отношение стало подозрительным и даже враждебным. Когда сеньор Гомес узнал, что на его вилле поселился туберкулезный больной, его охватила настоящая паника, и он написал недвусмысленное письмо с требованием в кратчайший срок покинуть его дом, возместить ему расходы на ремонт всего дома и стоимость использованного белья. Столь грубое выдворение Гомес оправдывал тем, что Шопен болен отвратительной заразной болезнью и тем самым угрожает жизни его детей. Под влиянием страха он даже пытался заставить Жорж Санд заплатить за мебель, которую собирался сжечь. Жорж Санд так описала реакцию на известие о туберкулезе Шопена: «С этого момента мы начали внушать местным жителям ужас и отвращение. Они поняли, что мы больны легочной чахоткой, а для испанцев, на памяти которых много эпидемий, это все равно, что чума». Весть эта распространилась потому, что после обследования больного врачи направили официальный доклад алькальду. Здесь следует добавить, что в те времена любой испанский врач под угрозой запрета врачебной практики, большого денежного штрафа и даже тюремного заключения был по закону обязан «докладывать о всех пациентах, больных чахоткой или об умерших от чахотки».

Теперь у них не было надежды ни за какие деньги найти пристанище даже на одну ночь, и французский консул Флери предоставил им временное убежище в своем доме до тех пор, пока не прекратятся проливные дожди и они не смогут перебраться в Вальдемосу. Счастливому случаю было угодно, чтобы супружеская пара, проживавшая в этом монастыре, должна была покинуть страну, скорее всего, по политическим соображениям, и поэтому продавала за тысячу франков свою мебель, куда, к великой радости, входило жалкое фортепиано местного производства. О предстоящем переселении в монастырь Вальдемоса Шопен так написал в письме Фонтане: «Через пару дней я буду жить в самом красивом месте мира, море, горы… все, что только можно пожелать. Мы будем жить в большом старом ветхом картезианском монастыре… недалеко от Пальмы, более чудесное место трудно себе представить: монастырские коридоры, очень поэтичное кладбище. Короче, я чувствую, что там мне снова будет хорошо».