– Надо отправить по газете маме, и Марии, и Дэвиду, и… – она задумалась, кому ещё будет интересно. Эми и Айзеку, хоть она и сомневалась, что они это одобрят. – Мистеру Льюису? Можно его поблагодарить.
– Это
– Лия, тебя там даже не было. В Хайдсвилле.
Лия всё пропустила мимо ушей.
– Я
– Если хочешь, я сама могу спуститься к стойке, – сказала Мэгги. – Попросить газеты.
Лия подняла взгляд.
– Ну конечно. В пятницу утром там обычно дежурит твой друг, да? Как его звать?
Мэгги зарделась.
– Сэм. Он мне не друг. Просто знакомый.
– Знаешь, если начинаешь о таком задумываться…
– Лия.
– …тебя можно познакомить с самыми разными молодыми людьми – с деньгами, образованием и перспективами. Не стоит привязываться к первому же обаятельному парню, который тебе улыбнётся, Мэгги. Ты об этом ещё пожалеешь. Уж поверь.
– Ни к кому я не привязываюсь и не начинаю ни о чём таком
Лия уже снова погрузилась в статью.
– «Необычайно одарены», – бормотала она про себя.
Мэгги быстро оделась и спустилась в вестибюль, где стоял Сэм, опершись на стойку и улыбнувшись при виде её.
– Это же
Утром вестибюль был полон света и людей. Одна пара громко спорила на французском, из столовой благоухало едой.
У Сэма
– Я ещё подумаю, – сказала она и сама оперлась на стойку, взглянув в его обрамлённые длинными ресницами глаза, ясные и яркие, как самоцветы.
Глава 25
В конце месяца мистер Барнум предложил продлить договор ещё на три – и они продлили. Весна сменилась сырым летом, когда воздух был влажный и тяжёлый, над улицами висело жёлтое марево и все болели. Отец впервые написал им письмо – краткое, ёмкое, с вопросами, ходят ли они в церковь и учится ли где-нибудь Кейт.
В паре кварталов от отеля находилась маленькая методистская церковь, и иногда они туда ходили – на воскресную службу. Но к воскресенью Мэгги настолько изматывалась, что слушала проповедь с трудом. «Да, папа, – написала она ответ. – Мы ходим в церковь».
Времени ни на что не хватало. Утро перетекало в день, вечер и ночь, каждый день появлялось столько новых лиц, что Мэгги уже перестала их различать, хотя люди приходили самые разные: молодые и старые, чёрные и белые, ирландцы и англичане, смеющиеся и плачущие. К концу июля она и сама иногда плакала – неожиданно, без всяких причин, не считая измочаленных нервов.
И того, что Кельвин болел. За июнь простуда стала хуже, неожиданно налетали приступы кашля, после которых он обессиленно задыхался. Его бросало то в жар, то в холод, он спал целыми днями. Приходили врачи, что-то прописывали, только ничего не помогало – или помогало, но ненадолго.
– Пройдёт, – повторял он. – Завтра будет лучше.
У неё начались кошмары. Она в пожаре, из-за пламени наблюдает отец. Она тонет, Джеймс Крейн держит её голову под водой. На неё злятся мужчины. Однажды она проснулась, стоя у окна и расшатывая раму, словно хотела сбежать. Однажды проснулась на коленях на полу, задыхаясь от необъяснимого ужаса.
– Это всё жара, – так Лия пыталась объяснить сны и лунатизм. – Нам всем снятся кошмары. И в детстве ты часто ходила во сне. Не о чем беспокоиться.
«Остановись». Иногда Мэгги слышала в мыслях голос матери – своей матери, оставшейся на ферме Дэвида и Марии в Аркадии, как будто в тысяче миль отсюда. Единственное слово: «остановись». Но она не могла. Три сеанса каждый день, и билеты уже оплачены.
Пятница, за полчаса до последнего сеанса. В салон отеля набились люди – их гости и ещё посетители лекции, проходившей в столовой. Все бросали на Мэгги и Кейт за их угловым столиком любопытные взгляды. Вечерний управляющий поставил перед ними бутылку вина и три бокала.
– От мистера Кэри, – сказал он так, словно им положено знать, кто это. Он налил бокал, его взяла Кейт.
Винный погреб в отеле был большим – ничего подобного они ещё не видели, – и бутылки в нём будто никогда не кончались. Прошлым вечером гости попросили, чтобы Мэгги и Лия остались с ними после сеанса, без конца подливали полнотелое, липковатое красное вино, которое Мэгги на самом деле не понравилось, и рассуждали о политике и религии, забрасывая вопросами, на которые она в конце концов больше не могла отвечать, потому что веки слипались, а лица перед глазами плыли. Она не помнила, как оказалась в кровати, и сегодня её мутило и знобило, голова кружилась, тянуло прилечь в тёмной комнате.