Мы из Кронштадта. Подотдел коммунхоза по очистке от бродячих морфов

— Ну да. Но уж как—то ты очень резко так заявил. Немного в голове не укладывается.

— Кто б говорил. Ты же медик. А ваша братия куда уж мясники. Ни за что ни про что хороших людей иголками тычите, ножиками режете, горчичники лепите и еще и банки ставите. Да еще и глумитесь при этом всячески — пописай в бутылочку, покакай в майонезную баночку, словно снайпер миллиметровщик какой—то.

— Ну, брось, шутишь ведь. Банки к слову уже не ставим, пользы от них точно нету, только вред. У медиков жестокость оправдана, иначе—то не получается, опыт вековой.

— Так и у военных тоже. Вот простой тебе пример — если сейчас на детскую площадку припрется зомбак — ты что будешь делать?

— Странный вопрос. Стрелять, конечно. Но это зомби, с ним—то все ясно, он же иначе не остановится.

— А вражеский солдат что — остановится? Чем вражеский солдат отличается от зомби? Да только тем, что по сравнению с вражеским солдатом — зомби и гуманист и бессеребренник. Ни издеваться не станет, ни глумиться, ни мародерить. А солдат врага — убийца и мразь, ничего более. Он же пришел к тебе демократию занести, то есть убить тебя и ограбить. И если ты его не уложишь — он уложит тебя и твоих друзей и близких. И трофеи прихомячит. Самая чушь последнего времени — дикое лицемерие общества. Все солдатам пытаются мозги засрать, мол, они гуманисты, несут демократию или там восстанавливают конституционный порядок и тыры и пыры. У вояк потом крыша съезжает, как же он принес демократию или там восстановил конституционный порядок — а его дружку не желающие восстановления конституционного порядка местные весельчаки кишки выпустили и поотрезали все что можно в ходе длиииинного развлечения, потому пришлось долбать по этим весельчакам из всех стволов, а весельчаки как на грех окопались в деревне, потому посреди улицы после драки валяется порванная пополам взрывом баба. Солдат дуреет от такого расхождения басен и яви. Крыша едет. А это паршиво, обученный солдат дорого стоит.

— Ну, это—то ты к чему ведешь?

— Да к тому, что римские легионеры не страдали такой дурью и им мозги не парили. Да и не только они. Все было проще и человечнее, что ли. Есть враг — либо враг сдается, либо его вырезают к чертям собачьим. И грабят побежденных. И все довольны, солдатам почет и прибыток. Так и надо. Дошло до войны — не обманывай себя, рассказами, что пришел цветочки сажать и кошечек гладить. И все будет в норме. А сейчас наврут с три короба, потом удивляются — откуда у солдат нервные расстройства. Ах—ах!

— Погоди, но ведь те же немцы во Вторую мировую тоже свихивались. Я читал. Об этом многие пишут.

— Да? И что?

— Ну, там вернувшиеся с фронта чудачили жестко, пулеметчики с ума сходили от того, что русские жидомонголы волнами лезли…

— А дружелюбным пулеметчикам так искренне было жаль этих жидомонголов, что они с ума сходили? Хочешь совет?

— Давай.

— Вот как только тебе начнут такое рассказывать — плюй в морду рассказчику. И постарайся харкнуть как следует, чтоб густо. Это даже не брехня, это злостная ложь. И рассказывающий это — паскуда и подлец. Да, и лучше вместо плевка — сапогом в рожу.

— Ладно, не злись. Давно хотел тебя спросить — только не злись, ладно?

— Я сегодня добрый. Валяй!

— Слыхал что ты чеха зубами загрыз. Не врут?

— А чего тут такого? Вон — большая часть сейчас наших питерских горожан любого загрызут и фамилии не спросят. Что удивило—то?

— Ну, ты ж не зомби… (Тут я понимаю, что выгляжу глуповато с таким детским вопросом и вообще — зря я все это начал).

— Да я поспорил с нашим радистом, что вполне обойдусь в случае чего одними зубами. Как раз так и сложилось, что сцепились вплотную, меня чех ножом в плечо. «Язык» был не нужен, разобраться надо было по—тихому, без шума, а поспорили на бутылку хорошего коньяка. Все одно к одному и сложилось. Да это, к слову — ерунда. Вот толково мины расставить — это сложнее, тут думать надо. А кусаться… Наши предки это еще тысячи лет назад умели делать.

Мне остается только офигеть и задуматься.

Глава 20. Сюрвайверы. Укушен!

Виктор и сам удивился, как трясутся у него руки. Просто даже не трясутся, а ходуном ходят. Снимать портки в такой трясучке было непросто, но опять показалось, что течет по ноге теплая мокрядь, как тогда, когда пуля попала.

Кровь действительно была. И текла как раз оттуда, где совсем недавно зарубцевалась корявеньким узловатым шрамом дырка от пули. Бедро и так ужасало тем, что стремительно наливалось синевой свежего кровоподтека, такого здоровенного, что и сравнить не с чем. Цепочка бордово—красных следов от укусов зомбеныша сейчас сливалась в одну синячину. Но синяк, как бы страшен с виду он не был не вызвал никаких особых опасений, а вот струйка крови — ужаснула так, что ноги у Вити ослабли и пришлось быстро сесть на табуретку, чтоб не свалиться на пол.

— Достал, гад мелкий — отстраненно и тупо подумал Витя. Его зазнобило.