My Joy (СИ)

Он словно улавливал любую перемену в настроении Доминика, следил внимательным взглядом, обещал одним только наклоном головы, что нет ничего, что невозможно преодолеть – нужно было лишь поговорить об этом. Беллами был уверен, что любой вопрос можно разрешить так просто, что все проблемы отступили бы, если рядом был тот, кто способен выслушать о том, что беспокоило больше всего.

Доминик попытался вспомнить, когда в последний раз рассказывал кому-то о том, что волновало его, выворачивал душу наизнанку, желая получить после ободрение или дурацкий совет. И в голове всплыла та ночь, когда он, промокший до нитки, добежал до дома Хейли и ворвался внутрь, повисая в её объятьях и выкладывая всё, что было на уме. О том, сколько он планировал сделать, лишь только поняв, что хочет прожить с этим человеком всю жизнь, о том, что ему холодно сообщили по телефону, о том, что он вряд ли сможет пережить сегодняшнюю ночь.

Воспоминание послало мороз по коже, будто возвращая на год назад. Конец осени, дождливой и привычно неприветливой, отсутствие тяги к жизни, бесцельное существование и жалость к самому себе, а ещё попытки убедить навзрыд рыдающее сознание, что Джима больше нет.

– Нет, – ответил Доминик, склоняя голову. Он рассматривал журнал с баллами, обвёл свой почерк кончиками пальцев и услышал шуршание, когда Беллами встал.

Через секунду Ховард почувствовал касание к пальцам – лёгкое, почти невесомое, но оно приносило облегчение настолько ощутимое, что Доминик поднял голову, глядя в честные, наполненные сочувствием, глаза.

– Что бы ни случилось с вами тогда, – начал тот, не убирая руку, только крепче сжимая пальцы, – вы должны помнить, что вы не один. Если вы не можете довериться мне, наверняка есть кто-то ещё, кто поймёт вас и сделает чуточку счастливей.

О, Мэттью.

Доминик прикрыл глаза, ощущая, какая тёплая была у Беллами ладонь, и как уверенно и крепко он держал его за руку, не отпуская, словно от этого зависели их жизни в тот момент. Простой жест придал сил гораздо больше, чем любые слова, которые произносились с претензией на утешение, но Ховарду совсем не нужна была жалость. Он и сам не помнил, что именно ему было нужно.

– Спасибо, Мэттью, – Доминик кивнул, и пальцы тут же исчезли.

Беллами быстро собрал вещи и покинул кабинет, смущаясь сказанных слов, ведь вряд ли он сам понимал, как много делал для своего учителя, проявляя такую трогательную и нежную заботу о человеке, о котором ничего не знал, но и не настаивал, пытаясь что-либо выяснить. Доминик ценил это, каждый день говоря всё больше и больше, и Мэттью в ответ улыбался, не скрывая своей радости от того, что ему удавалось расшевелить хмурого учителя, который отметал попытки заговорить с ним теперь не так резко.

На улице Беллами ждал, чинно сидя на лавке, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Это становилось очередной традицией – подвозить его до дома, высаживая за пару сот метров. Ховард не решался говорить на эту тему, но чётко понимал, что люди вокруг могли бы подумать что угодно, а после поделиться своими выводами с любым человеком, падким до сплетен. Именно поэтому Мэттью никогда, словно понимая всё без лишних слов, не вертелся возле машины Доминика, а ждал недалеко, после присоединяясь, стоило Ховарду закрыть дверь изнутри.

За несколько дней они выработали целый ряд привычек, которые было удобно соблюдать обоим. Беллами продолжал болтать почти всё время, попутно разглядывая виды за окном, ковыряясь в своей сумке или рассматривая что-нибудь в телефоне, никогда не отвечая на звонки при Доминике. И только позже, когда он отходил на несколько метров от машины, вытаскивал мобильный телефон из кармана и набирал тому, кто беспокоил его по пути домой. Являлось ли это вежливостью по отношению к учителю, или же у него было какие-то секреты – это в любом случае оставалось его правом.

«Я собираю цитаты об одиночестве», – однажды сказал он, доставая из недр школьной сумки увесистую и потрёпанную тетрадь. Доминик только изумлённо глянул на него, едва не проехав нужный поворот, и остановил машину на привычном месте. Отвечать на подобное признание было не обязательно, и он не сделал этого, позволяя себе впитать очередной факт о Мэттью, чувствуя ответную реакцию – ему было интересно узнавать об этом мальчишке что-то новое.

Каждый раз, прощаясь, Мэттью смотрел несколько секунд Доминику в глаза, после резво и без промедлений выбирался из машины, а иногда и махал на прощание рукой, улыбаясь во все зубы, и тогда Ховард вспоминал в очередной раз, что тот был всё ещё ребёнком – радующимся самой малости, имеющим странные увлечения и своеобразный характер.

«Мама работает допоздна, и я остаюсь один по вечерам», – так же ненавязчиво сообщил он на следующий день, добавляя уже тише: «А папа бывает дома пару раз в месяц, я иногда пишу ему письма, но… не думаю, что он их читает»