My Joy (СИ)

Доминик каждый раз принимал подобные откровения молча, понимая с каждым разом всё ясней, что Беллами, при кажущемся повышенном жизнелюбии, был таким же одиноким, как и он. Насколько вообще мог быть одиноким школьник, которого ежедневно окружала толпа одноклассников, и у него всегда была в запасе суббота – день благотворительности, который проходил пару раз в месяц. Мэттью приносил туда какие-то ростки в маленьких горшках, говоря каждый раз, что мама постаралась для этого, а также не переставал помогать детям помладше освоиться в новой обстановке. Он компенсировал отсутствие внимания родителей подобным образом, а ещё…

Закрыв глаза, Доминик сжал переносицу пальцами, понимая, что Беллами искал в нём поддержку не меньше, чем пятиклассники – в нём самом. Это осознание пришло внезапно, и стало понятно, что его желание «быть другом» не имело под собой никакого злого умысла – вряд ли Мэттью вообще был способен на что-то подобное, его отличие от прочих школьников и было в том, что он не видел ни в чьих действиях никакого подтекста. Он помогал тем, кто был слабее и глупее его, держался в стороне от тех, кто вот-вот должен был окончить старшую школу, а также хитрил в столовой, желая проникнуть к кассе без очереди. На этом список его грехов заканчивался, либо же сам Доминик не видел в нём ничего плохого намеренно.

***

Последний пятничный урок подошёл к концу, и Доминик, кивнув Мэттью, ушёл из класса, чтобы посетить преподавательскую. Там царило небывалое оживление, и из общего потока фраз ему удалось выловить отдельные, осуждающие и восхваляющие, твердящие о том, что четверть подходила к концу, а в довершение напоминавшие о том, что Рождество не за горами.

Запоздалая мысль о собственном дне рождения пришла чуть позже, когда он перестал обращать внимание на шум вокруг. Женщины, сплетничающие обо всём на свете, вызывали смертную тоску, и мысль о том, что через десяток минут он смог бы сесть в машину, где его уже ждал Беллами, отчего-то необычайно воодушевляла. Наверное, именно поэтому Доминик и собрал нужные для понедельника документы, прихватил журнал с баллами и покинул кабинет, ни с кем не попрощавшись, получив, наверняка, вслед не один укоризненный взгляд.

Он запахнул пальто сильней, достал из портфеля шарф и на ходу обмотал им шею, хоть в этом и не было никакой необходимости, потому что до стоянки было рукой подать, а в машине не успевал повиснуть слишком сильный холод. Старенький Пежо хоть и был выпущен в прошлом веке, но при этом сохранял множество функций, способных и согреть в особо морозные дни, и охладить, когда солнце начинало припекать в середине лета.

– Вы будете завтра здесь? – первым делом спросил Мэттью, усаживаясь рядом. Он задрал одну ногу на сидение, выставляя острую коленку, и упёрся в неё подбородком, рассматривая вид за окном.

– Ты прекрасно знаешь, что для благотворительных вечеров у учителей составлен график дежурств, – это точно не было откровением для Беллами, но он всё же отвернул голову в другую сторону, словно обижаясь.

Доминик думал о том, какие у него могли бы быть планы на вечер субботы. Он мог открыть бутылку припасённого вина, мог позвонить Хейли, напросившись в гости на вкусный ужин, мог провести несколько часов драгоценного выходного за просмотром телевизора, бессмысленно щёлкая кнопками пульта, а может…

– Я мог бы забрать тебя после, хочешь?

Оживившись, Беллами тут же повернул голову и уставился своими невыносимыми голубыми глазами на Доминика, будто он не верил своим ушам, а заодно и зрению.

– Стоит ли мне говорить, что я до сих пор восхищаюсь вами, сэр? – он улыбнулся, склоняя голову чуть вбок, и при этом выглядел совершенно очаровательно.

И в этот момент Доминик впервые позволил себе осмыслить это.

Очаровательно.

Имел ли он право хотя бы думать об этом? Пока Беллами выражал ему день ото дня своё восхищение, Ховард делал вид, что ему подобные слова были безразличны целиком и полностью, но каждый раз они поднимали внутри волну трепета и сладкого ужаса – запретного, словно он уже сделал что-то грязное и непотребное. Но в его голове всё ещё был какой-то ледяной барьер, и именно из-за этого он часто обижал Беллами, которому многого для оскорбления и не нужно было. Одно неловко обронённое слово, невнимание к его рассказу или же вовсе попытка отмахнуться от разговора, когда у Доминика не было настроения.

Мэттью одновременно был и самым понимающим учеником из всех, кого Ховарду приходилось обучать, при этом он мог проявлять осторожную и ненавязчивую заботу, и в следующий же момент он становился капризным и обидчивым – задирающим свой смешной нос, стреляющим оскорблёнными взглядами, отворачивающимся к боковому окну почти всем телом, разглядывая плывущие мимо пейзажи.

– Стоит, – Доминик отпустил себя, расслабляясь. Он не делал ничего плохого, позволяя Мэттью проявлять заботу.