Мы начинаем в конце

Шелли сделала страшные глаза, но Дачесс шепнула ей: всё в порядке, дальше она справится. И Шелли ушла, пообещав навестить их завтра.

Дачесс подошла к Робину, погладила его по спинке. Он сел и уставился на нее.

— Питер и Люси.

Дачесс молча качнула головой.

Робин замахнулся, стал проклинать ее, обзывать всеми плохими словами, какие только знал. Он ударил ее по щеке раз и другой, впился ногтями. Руки Дачесс лежали на коленях. Для самозащиты она лишь закрыла глаза. Все, что говорил Робин, было ей известно. Она плохая сестра. И вообще — плохая. Робин кричал, пока его не залихорадило. Тогда он уткнулся в подушку и зарыдал. За несколько блаженных недель Робин распробовал новую жизнь, но она ускользнула сквозь его пальчики, и что ему оставалось, кроме как оплакивать ее?

Дачесс ждала, когда иссякнут его слезы. На это потребовалось немало времени. Кровоточила расцарапанная щека.

Когда Робин наконец затих, Дачесс разула его и укрыла пледом. Он спал, а она переживала, что не почистила ему зубки.

Ночью в комнате напротив плакала, увещеваемая Клодеттой, какая-то новенькая.

Дачесс придвинулась ближе к Робину, вгляделась в его личико. Подумала о Томасе Ноубле. Теперь он ее не отыщет. Она бы ему написала, да не знает адреса. Можно, конечно, обратиться к Шелли; но нет, она этого не сделает. Потому что Дачесс в Томасовой жизни — не более чем примечание. И в жизни Долли тоже, и в жизни Уока. Воспоминания о ней скоро изгладятся, ибо шок от столкновения с Дачесс был хоть и силен, но, хвала Господу, недолог.

— Дачесс.

Робин сел на кровати.

Она погладила его по волосам.

— Всё в порядке.

— Мне сон снился. Никак не могу разобрать, что говорит этот голос.

Дачесс уложила его, укутала.

— Бывает, я не помню, где нахожусь.

Она держала ладонь на его груди, пока не успокоилось маленькое сердечко.

— Но ты всегда со мной.

— Я всегда с тобой, Робин.

Он выпростал ручонку, коснулся ее щеки.

— Это я тебя так поцарапал?

— Нет.

— Прости.

— Тебе не за что извиняться.

* * *

Весна перешла в предлетнюю стадию. Марта готовилась к судебному заседанию, брат и сестра Рэдли в очередной раз сменили школу. За ними и другими воспитанниками Центра приезжал автобус. Порядки в новой школе были строже, чем в прежней; им оставалось только терпеть. Дачесс окружила Робина материнской заботой. Она не выпячивала свои старания, а действовала так, словно лишь на это и годилась. Вымучивала улыбки, раскачивала качели, играла в игры, которые любил Робин; носилась с ним в догонялки по двору и подсаживала его, когда он карабкался на дуб. Но опередить свои будущие промахи Дачесс не могла. Ее не отпускало ощущение, что они утопят не ее одну, что вместе с ней пойдет на дно и Робин.

Шелли регулярно их навещала. Робин едва не захихикал, увидев, что ее волосы из розовых стали ярко-синими. Каждый раз он расспрашивал о Питере и Люси; даже выманил у Шелли их адрес, чтобы написать письмо. Ему помогала Дачесс. «Мы с сестрой, — сообщал Робин, — понимаем, что мы для вас неподходящий вариант, но не обижаемся». Он интересовался, жарко ли в Вайоминге, и как поживает Джет, и как он переносит жару. В конце приписал «с любовью» и снабдил послание рисунком — он сам и Дачесс на фоне Центра для трудных подростков: набор черточек и непропорциональные шары со щелями ртов — два пузыря, ждущие, чтобы их заполнили будущим. Робин упросил Дачесс приписать и свое имя, и она вывела «Дачесс Дэй Рэдли, та, что вне закона», но последние четыре слова пришлось замазать.

Дачесс получила открытку от Уока. Тот держал связь с Шелли, был в курсе событий. Писал он о том, как тихо в Кейп-Хейвене без Дачесс. Крохотные буковки жались друг к дружке, Дачесс едва их разобрала.

На открытке был вид Кабрильо — растиражированный мост Биксби-Крик над каньоном в Биг-Суре, ажурная арка над ослепительным, оглушительным прибоем. Дачесс прикнопила открытку к пробковой доске заодно с письмом от Питера и Люси. Они ответили через неделю, написали обо всем и ни о чем. В Вайоминге — настоящее адское пекло; Люси даже обгорела, работая в саду. Робин заставил Дачесс прочесть письмо вслух пять раз, в процессе сыпал вопросами, ответы на которые она знать не могла. В конце письма имелся рисунок — Люси изобразила Робина и Дачесс по памяти. Весьма неплохая художница, она малость переборщила с их улыбками. К письму прилагалась фотография Джета. И письмо, и фотографию Робин оставил у себя на тумбочке, дважды подхватывался ночью, чтобы увериться — они целы. Назавтра Дачесс пополнила ими коллекцию на пробковой доске.

Она теперь постоянно думала о будущем — не своем, а Робиновом. Отметки у нее стали хуже, она переместилась в ряды слабо успевающих. Одноклассники с ней не водились. Все знали, что она — из «Дивных дубов», а значит, в их школе надолго не задержится.