Мы начинаем в конце

Он зажмурился. Он много дал бы, чтобы оказаться вне этих стен, вне этого города; а самое лучшее — вне этой жизни. Вспомнил себя десятилетним: они с Винсентом катят на великах, подсекают друг друга и хохочут — открыто, как умеют только дети.

И тут на руки ему легли теплые ладони — именно легли, а не надавили. Уок открыл глаза и увидел коленопреклоненную Марту. Глаза ее, полные слез, были прекрасны.

— Всё в порядке, Уок, — сказала Марта.

Он качнул головой: нет, не в порядке, и не наладится уже никогда. Он не плакал лет десять. И вот прорвало. В жизни — полнейший, безнадежный хаос; это — данность, и нечего обольщаться. И Уок разрыдался, как давным-давно, в пятнадцать; как если бы Винсенту заново вынесли тот же приговор.

— Почему ты так цепляешься за Винсента?

— Я виноват перед ним. Вечером того дня, когда я обнаружил Сисси — точнее, уже ночью, — я зашел к Кингам во двор, увидел вмятину на машине и понял: это Винсент ее сбил.

— Знаю. Ты уже рассказывал.

— Мне бы Винсента разбудить. Отправить бы в полицию. Была бы явка с повинной — для судьи и присяжных это в корне меняет дело. Судья был бы снисходительнее. А я помчался докладывать инспектору Дюбуа. И какой, черт подери, я после этого друг?

Марта взяла его лицо в ладони.

— Ты поступил правильно. Как всегда. А еще ты заботился о Стар. Она тебя отталкивала — не отрицай, я в курсе, — а ты все равно пытался ее вытащить. На такое не каждый способен; далеко не каждый.

— Всегда терпишь ради тех, кто и вправду тебе дорог.

— Насколько легче жилось бы в этом мире, будь в нем побольше таких, как ты…

Искренне сказала — впору было поверить. Но взгляд скользнул поверх плеча Марты и уперся в фотографию Винсента. Нет у них сейчас времени на подобные разговоры.

И вдруг, спонтанно, без раздумий, Уок поцеловал Марту.

Начал извиняться, но ее губы приникли к его губам жадно и неистово, словно ожидание длилось тридцать лет — и вот закончилось. Вдавленный ее натиском в спинку стула, затем поднятый ею на ноги, Уок был взят за руку и увлечен наверх, в спальню. Он пытался урезонить Марту, убедить, что она в очередной раз совершает ошибку, что он, Уок, ей в подметки не годится. Но ее поцелуи имели удивительное свойство — возвращали обратно в пятнадцать.

* * *

Информация поступила поздно вечером. Так крепко и сладко Уоку не спалось уже много месяцев, но затрещал мобильник, заставив его сесть в постели. Рядом встрепенулась Марта.

Уок молча выслушал сообщение, нажал «отбой» и снова лег.

— Что-то важное?

— Да. Заключение патологоанатома о Милтоне. Он утонул. Никаких следов насилия. Просто несчастный случай.

Марта вскочила с постели, даром что до рассвета было еще далеко.

— Это оно, Уок. Дождались.

— Что — оно?

— Обстоятельство, которое изменит весь ход игры.

* * *

Той ночью Робин проснулся с плачем. Постель была мокрехонька, а кошмарный сон — столь цепок, что в первые несколько секунд Робин только жался к Дачесс, не в силах произнести ни слова.

— Я слышал маму. Я был в спальне, под замком, а мама кричала и звала на помощь. Я хочу к Питеру и Люси. И к маме. И к дедушке. Домой хочу, и чтобы так вышло, будто это все мне приснилось.

Дачесс утешала его поцелуями в темечко.

Потом она помогла Робину вымыться, перетащила клеенку в свою постель, уложила Робина и легла сама, предварительно раздернув шторы, чтобы видеть звездное небо с идеально круглой луной.

— Всё будет хорошо, Робин.

— Думаешь, нас заберут в Вайоминг?

— Твое будущее пока не прописано. Ты можешь стать кем хочешь — ты ведь принц.

— Доктором хочу — как Питер.

— Из тебя получится хороший доктор.

Когда Робин уснул, Дачесс села к окну с учебником и стала писать реферат по истории. Она очень старалась. Даже не так — она боролась.

Время от времени взглядывала на Робина и думала: «Все хорошее, что у меня в зачаточном состоянии, у моего брата сгущено, не разбавлено».

Наутро, по дороге в школу, Мэри-Лу что-то шептала на ухо всем ребятам по очереди, и все без исключения от ее слов брезгливо морщили носы и хихикали.

— Что она им рассказывает? — волновался Робин.

— Ничего особенного. Ерунды всякой насмотрелась по телику.

Они миновали Гиккори-стрит и свернули на Гроув-стрит, а Мэри-Лу никак не могла уняться. Присоединились еще четверо ребят — двойняшки Уилсон и Эмма Браун со своим братом Адамом. Мэри-Лу подскакивала к каждому, приобнимала и нашептывала. Дальше все повторялось: сморщенный нос, брезгливая гримаса, гадкий смешок, блаженство на физиономии Мэри-Лу.

— Фу-у-у-у-у! — со смаком протянула Эмма Браун.

Робин снова взглянул на Дачесс.

— А Генри мне не позволил идти с большими мальчиками.

— Потому что Генри — придурок, — отрезала Дачесс.