Мы начинаем в конце

А потом к ней стал приставать некто Рик Тайд. Оказалось, Келли Реймонд, подлипала Мэри-Лу, доводится этому Тайду двоюродной сестрой. От нее Рик Тайд услышал о выбитом зубе, но подал происшествие под соусом собственного приготовления. Когда история, поциркулировав по школе, докатилась до Дачесс, в ней фигурировал уже выбитый глаз. Дачесс не пыталась оправдываться. В столовой Рик Тайд подставил ей ножку, она упала, уронила поднос с ланчем — но и тут сдачи не дала. Зато позднее так отмутузила Рика, что пришлось отправлять его в медпункт. Вызвали Шелли, но всё обошлось. Директор хорошо знал, что за субъект этот Рик Тайд; решил, что нечего раздувать дело и бросать тень на школу.

Дачесс отпустили с уроков, и Шелли повезла ее в закусочную. Они заняли столик под тентом, пили коктейли и наблюдали, как тащатся на минимальной скорости автомобили. Намечался парад. Центральная улица пестрела флажками, меж двух домов был натянут баннер.

— «Ягодный парад»? Наверное, самый тупой из всех парадов, какие только бывают, — процедила Дачесс.

Шелли улыбнулась.

— Ты ведь знаешь, какой сегодня день?

— Знаю. Слежу за событиями.

Был первый день судебного заседания. По ночам, когда Центр для трудных подростков погружался в сон, Дачесс прокрадывалась к компьютеру и читала новости из Калифорнии.

— Ты в порядке? — спросила Шелли.

— Конечно. Хэл говорил, они быстро разберутся. Смертный приговор ему обеспечен.

Шелли вздохнула, чуть наклонила голову.

— Давайте выкладывайте.

— Что выкладывать?

— Всё.

Шелли заговорила не прежде, чем спрятала глаза за темными очками.

— Мое правило — не разлучать братьев и сестер. Вместе им гораздо лучше.

— Джесс Джеймс и его брат Фрэнк грабили банки от Айовы до Техаса. Копы накрыли их банду в Нортфилде, всех повязали, только братьям удалось скрыться. Они стояли друг за друга горой.

Шелли улыбнулась.

— Я уже двадцать лет работаю с обездоленными детьми. Всякого навидалась. Порой из приемных семей дети возвращаются в групповой дом; иногда их потом опять усыновляют. Я не одну сотню детей пристроила… а все равно каждый раз пла́чу. Сама такую жизнь выбрала и не раскаиваюсь. Но…

— Плохих детей не бывает, да?

В голосе Шелли сквозил страх.

— Ты не плохая, Дачесс.

Подъехал и затормозил грузовик — такой же, как у Хэла. Живот свело судорогой.

— Робину шесть лет. Хороший возраст, почти идеальный. К сожалению, он быстротечен. Мне больно не только говорить об этом, Дачесс; мне больно об этом думать.

Дачесс отодвинула стакан с коктейлем, уставилась на молочную пену.

— Ты меня понимаешь? Понимаешь, к чему я клоню?

— Да, я понимаю, к чему вы клоните.

Шелли выудила из сумочки платочек, подняла очки, промокнула глаза. Она теперь казалась старше, словно ее истрепали годы, словно бремя ответственности, эта привилегия — жалеть, только жалеть день и ночь — стала почти неподъемной.

— Я скорее умру, чем откажусь от брата.

— Речь не идет об отказе.

— Речь идет о том, чтобы отдать Робина непонятно кому. Мне в жизни встречалось очень мало хороших людей. Полагаться на случай я не собираюсь.

— Понятно.

— Это будет акт самопожертвования?

Шелли подняла глаза.

— Да или нет? — Во взгляде Дачесс была теперь безнадежность. — Самопожертвование — или как? Робин такой славный, он просто чудо, и он достоин сестры получше, чем я. Шелли, можете вы его устроить в семью? Потому что я не справляюсь. У Робина портится характер. Нельзя этого допустить — я просто права не имею. Робин… он по ночам просыпается и зовет меня. Я ему нужна. А если меня рядом не будет…

Шелли вдруг обняла Дачесс крепко-крепко.

— Блин, Шелли…

— Всё в порядке, милая.

— Всё — вы сами знаете где.

— Я бы никогда так с тобой не поступила, Дачесс. У тебя за спиной я бы ничего подобного не сделала. Я понимаю: это неправильно. Братьев и сестер нельзя разлучать. Я продолжу поиски. Мы обязательно найдем подходящий вариант. Верь мне: я не отступлюсь.

37

После трех тяжелейших дней судебных слушаний Уок с Мартой уехали в Кейп-Хейвен — отдыхать в доме Уока. Они лежали в постели, но сна не было. Не поддавалась осмыслению дикая, нелепая картина, нарисованная прокурором, — что заключенный тридцать лет планировал, как он отомстит женщине, которой не мог обладать.