Мы не твои

Знаю, если бы не я мама бы уехала к сестре, занималась бы внуками.

Сейчас вот самое время вставать на ноги! Дать маме возможность вздохнуть.

Хотя, кто знает, может маме скоро и моими внуками заниматься придется?

Нет. Я не хочу этого сейчас. Надя… она совсем молоденькая. Да, сестра тоже родила в девятнадцать. Но сестра всегда к этому стремилась, она этого хотела.

Не думаю, что мой маленький Воробушек готов сейчас так круто перевернуть свою жизнь.

И потом, я сначала должен встать на ноги, чтобы иметь возможность ей помогать.

Надо как-то решить этот вопрос. Узнать у Самада. И… попросить его кое-что купить в аптеке.

Я ведь знаю, что то, что произошло сегодня мы обязательно повторим!

Воробушек вздрагивает во сне. Успокаиваю ее, целую несколько раз в макушку и понимаю, что усталость все-таки дает о себе знать.

Проваливаюсь в сон. Сладкий сон.

Просыпаюсь абсолютно отдохнувшим и счастливым, оттого что чувствую, что кто-то пытается из-под меня выбраться.

— Надя? Ты куда?

— Я…Я хотела… мне надо…

— Что?

— Ильяс, я не могу сказать, мне надо в ванную, сильно. Пусти.

Понимаю, о чем она, тихонько смеюсь. Мне бы тоже не мешало…

— Только потом сразу назад!

— Нет, мне нужно к себе… и вообще, нужно пообедать, или… поужинать.

— Закажем все в номер.

— Я не знаю… неудобно, наверное…

— Неудобно спать на потолке, одеяло, говорят, падает.

— Все равно. Я схожу к себе.

— Надя… ты… ты обиделась?

— На что?

— Не знаю. На… на все? — я хмурюсь, мучительно соображая, мог ли я ее чем-то обидеть?

— Нет. — почему она так односложно отвечает.

— Надя…

— Илик, правда, пусти, я больше не могу терпеть! Я вернусь, правда.

Да, я тоже не могу, хорошо, что номер огромный, и тут два санузла. И хорошо, что я научился сам садиться в кресло, и руки у меня сильные, я могу перетащить свое тело сам. И хорошо, что когда я падал, кресло осталось на месте.

И все-таки мне кажется, что Воробушек обиделась. Слишком грустно она чирикала.

Может… может потому, что она сказала «я тебя люблю», а я не ответил?

Но… ведь я люблю? Она же… она же знает это?

* * *

— Надя? — выезжаю из ванной комнаты, успев натянуть футболку и боксеры, чтобы не смущать мою птичку.

— Я тут.

— Где?

— Прости…Я… я у двери.

— Почему так далеко.

— Не знаю.

Протягиваю руку, понимая, что очень хочется сейчас чтобы она была рядом.

Близко.

Очень близко.

Если бы я мог видеть…

Фантазирую, что было бы тогда. Я приготовил ванну, лучше джакузи, добавил бы сладкой персиковой пены. Поднял бы Воробушка на руки, отнес бы туда, отпустил в теплую воду, сам бы лег, прижал ее к груди, массировал бы нежную кожу, гладил, ласкал. Думаю об этом и улыбаюсь, как… как мальчишка, который впервые чувствует то самое…

— Ильяс, я…Мне, наверное, нужно к себе…

— Зачем? Надя? Подойди ко мне, пожалуйста.

— Ты меня не выпустишь.

Улыбаюсь еще шире, какие правильные у нее мысли!

— Конечно не выпущу! Теперь все. Ты попала в рабство. Теперь ты моя.

— Ах, какая деградация. Из сиделок в рабыни.

— Не нравится? Ну, хорошо, не рабыня… Будешь моей принцессой, хочешь?

— Глупый. Мне правда нужно идти. Переодеться. Потом… Ты голодный, тебя кормить надо, и тебе ведь необходимо гулять?

— Надя, мне сейчас необходима ты. Рядом. Близко.

— Опять? Я… я не знаю…

— Воробушек, правда, подойди, а? А то я сам к тебе подъеду! Схвачу и тогда накажу!

— Капризный мажор! Попробуй поймай еще!

— Надя!

— Ладно, ладно…

Слышу, как она ступает по ковру, осторожно, готов поклясться, что она босиком.

— Я тут, рядом.

— Ты далеко.

— Близко.

— Близко это когда вот так. — хватаю ее за руку, притягиваю, она ахает, смеется, оказываясь у меня на коленях.

— Илик!

— Надя, — дразню ее же тоном. — капризная не мажорка. Кстати, а ты в школе была примерной девочкой, или хулиганкой?

— Всякой была. — чувствую, что ей не очень приятна эта тема. Вспоминаю рассказ Воробушка про маму.

Становится невероятно жалко ее, хочется, поддержать, помочь как-то.

Прижимаю ее, глажу по спине.

— Надя…

— Что?

— Сам не знаю. Так много надо сказать тебе…

— Так говори…

Говори! Если бы это было так просто.

— Ты необыкновенная, Воробушек. Я это сразу понял. Наверное, как только голос твой услышал.

— Я помню. Сразу стал меня ругать.

— Это потому, что ты мне сразу понравилась.

— Неужели? И как это? Ты же… Прости. Мы же даже не говорили ни о чем?

— Говорили. Мы с тобой много говорили. Просто… молча. Понимаешь? Ты… я делал все, чтобы тебя уязвить, зацепить. Не знаю, ждал, что ты сорвешься, не выдержишь. А ты, как стойкий оловянный солдатик.

— На самом деле нет.

— Нет? Почему? — странно слышать от нее это.

— Я плакала много.

— Почему? Из-за меня? Из-за того, что я такой… кретин? Прости меня, милая…

— Нет, просто… было очень тебя жалко. Такой молодой, красивый, и…

— И слепой калека, да?

— Извини, я глупость сморозила.

— Ты правду сморозила. Ты плакала не из-за того, что я был таким мерзким, а потому что ты такая… такая необыкновенная.

— Я обыкновенная Ильяс. Очень даже обыкновенная. И я… Я дурная. Ты считаешь меня хорошей, а я…

— Ты хорошая, ты самая лучшая.

— Да? — чувствую, как она дергается, пытаясь вырваться из моих рук, в голосе ее надрыв и, кажется, что она вот-вот разрыдается.