Мы никогда не были средним классом. Как социальная мобильность вводит нас в заблуждение

В тех случаях, когда на кону стоят доход и статус, мы предпринимаем отважные попытки реализовать посулы человеческого капитала, сталкиваясь с давлением, снижающим ценность наших материальных и нематериальных приобретений. Многие из этих попыток принимают форму социальных и политических стратегий, способствующих взаимной конвертируемости человеческого и материального капитала в попытке извлечь выгоду из одного в погоне за другим. В государственном секторе к подобным попыткам может относиться давление на власти, чтобы они устанавливали директивы для сферы образования и гарантировали, что стандартизированное школьное обучение откроет путь к достаточным доходам. В частном секторе эти попытки могут предполагать создание жилых районов, где хорошая инфраструктура сочетается с лучшими школами. Благодаря реновации жилья, различным видам гражданской активности и образовательным стратегиям, отдельные районы превращаются в хорошие места для воспитания детей. Эти устремления объединяют и разъединяют нас, а наши усилия свидетельствуют об их хрупкости. Тем не менее мы называем все это «сообществом», подразумевая спонтанную солидарность, которая сама по себе обладает ценностью, дающей нам возможность для ее капитализации. Этот ярлык затуманивает те структурные силы, которые стимулируют наши усилия и ограничивают их успех[69]. Сплоченность наших сообществ обычно оказывается труднодостижимой и врéменной. В этом смысле социальную деградацию, которую я наблюдала в поселениях на Западном берегу, можно рассматривать как некую хронику предсказуемой неспособности поселенцев поддерживать подобные устремления.

Как и в случае с другими активами, ценность которых складывается с течением времени, ненадежные доходы от человеческого капитала пронизывают отношения людей, инвестировавших в эти активы. Не случайно, что тревоги, которые я наблюдала в поселениях на Западном берегу, были связаны со взрослыми детьми первых поселенцев. Они пошли по пути, который ассоциируется с новыми средними классами в других местах, – этот путь подразумевает, что чем более затратными и менее выгодными становятся материальные преимущества, тем больший упор делается на человеческий капитал. В свою очередь, инвестиции в человеческий капитал – при помощи сообщества или без нее – часто оказываются долгосрочными и проецируемыми на несколько поколений. В связи с тем, что человеческий капитал очень сильно зависит от инвестиций родителей в своих детей, он непосредственно связан с скрепляющими семьи эмоциональными узами, которые, в свою очередь, приспосабливаются к тому, чтобы стать вместилищем инвестиций в человеческий капитал. Интенсивность и неопределенность результатов инвестиций в человеческий капитал разрушают скрепы семейных отношений.

Таким образом, невозможно говорить о человеческом капитале, не обращаясь к семье. Этнографическое изучение семей оказывается одним из способов наблюдения за тем, как логика человеческого капитала переформатирует семейные узы. Глобальные средние классы часто выявляют по ориентированности их представителей на супружеские отношения, воспитание, образование и развитие детей. Кроме того, эти классы описываются как группы, несущие бремя, которое эти требования возлагают на семейные отношения и способность членов семьи преследовать другие цели[70]. В этнографических описаниях американских семей в их домашнем кругу выявлены кипучая деятельность, вращающаяся вокруг накопления человеческого капитала, и то, какой отпечаток это накладывает на семейную жизнь.

Например, исследователи подробно описывают беспокойство родителей по поводу того, что все их действия, сколь бы незначительными они ни казались, повлияют на перспективы их детей[71]. Они также прослеживают изматывающие требования потребительской культуры, сосредоточенной на семье, которые пропитывают пресную жизнь этих людей в условиях, когда для многочисленных задач и рутинных дел необходимо строгое управление временем. Работающие супруги сталкиваются с эмоциональным напряжением, когда им приходится делить между собой трудовую нагрузку, одновременно страстно желая, чтобы вклад каждого из них в общее дело был признан другим, но при этом не отказываясь от определенной автономии. Кроме того, они вынуждены балансировать между желанием, чтобы их дети наслаждались беззаботным детством, и нервозным вмешательством в их школьные и внешкольные дела. Болезненно воспринимая звучащие из уст специалистов предостережения о подобной чрезмерной вовлеченности, эти родители настолько обеспокоены жизненным успехом своих детей, что едва ли считают его вопросом выбора.