Эти изменения усилили необходимость добиваться преуспевания в неблагоприятных обстоятельствах. В 1960-х годах семейная собственность оставалась под контролем родителей до самой их смерти. Экономические интересы родителей и детей совпадали и заключались в защите и приумножении собственности. В 1980-е годы родители стали утрачивать контроль над средствами, которые тратились на обучение детей, поскольку те могли преследовать цели, отличавшиеся от тех, что поощряло старшее поколение. Коллиер описывает родителей, которые, вместо того чтобы требовать от своих детей уважения, как это делали их собственные родители, теперь рассчитывали оказывать влияние, завоевывая их любовь. Коллиер останавливается и на положении матерей, которые, как считалось, освободились от старинных патриархальных традиций. Однако они стали гораздо сильнее зависеть от того, способны ли их мужья зарабатывать больше, в сравнении с зависимостью их матерей от своих супругов, с которыми у них была общая собственность. Теперь женщинам приходилось уделять столько же внимания здоровью и благополучию мужей, сколько и детям. Одновременно брак из стабильного института, которому нужно было подчиняться, превратился в хрупкое начинание, над которым требовалось постоянно работать. Вдобавок взрослые мужчины и женщины оказались в ситуации, когда им приходилось убеждать своих родителей, что они будут заботиться о них в старости. Пожилые люди боялись, что их бросят, и видели в заверениях своих детей в любви слишком убедительное свидетельство того, что те ставят личные желания выше куда более надежного чувства долга перед семьей.
Инвестиции в человеческий капитал повсеместно тем больше приобретают значение, чем сложнее становится родителям передавать свои преимущества через материальную собственность. В случае с собственностью, если не произойдет никаких резких изменений, последствия завещания материальных активов легче предвидеть и контролировать. Иное дело – человеческий капитал. Подменяя собой конкретного человека, он всегда пребывает в движении. Родители не могут просто так передать человеческий капитал своим детям. Им приходится на протяжении многих лет вкладывать в образование и развитие детей, и эти инвестиции оказываются лишь «строительным материалом», требующим дальнейших инвестиций со стороны самих детей. Результаты этих инвестиций, материализующиеся по частям на протяжении десятилетий и зависящие от прихотей этих детей не меньше, чем от тенденций в экономике, в высшей степени непредсказуемы. Поскольку инвестиции в человеческий капитал перетекают из поколения в поколение, они формируют семейные отношения и, в свою очередь, формируются ими.
В последние годы много говорилось о важности наращивания семейных ресурсов в одном темпе с прекращением предоставления молодым людям государственных ресурсов, которые они использовали для достижения жизненного успеха (таких как льготные жилье и образование). Исследователи некогда сравнивали системы благосостояния отдельных стран по тому, в какой степени они способствовали дефамилиализации, то есть финансовой независимости индивидов от их семей. Но теперь уже другие исследователи обнаруживают обратный феномен – рефамилиализацию[74]
. Люди в возрасте около тридцати, возвращающиеся домой к своим родителям (достаточно упомянуть лишь один обсуждаемый пример этого явления), выступают наглядным подтверждением того, насколько трудной стала жизнь без семейной поддержки. Эта сложность маскируется рассуждениями о семейных ценностях. Отстаивая семейную любовь и ответственность, а также соответствующие им долги домохозяйств и сопутствующие этим долгам обязательства, подобная риторика позволяет оправдывать собственные преимущества тем семьям, которые способны объединять свои ресурсы. Эта же риторика побуждает людей со скромными ресурсами обращаться за финансовой помощью к собственным семьям, а не выдвигать требования к государству[75]. В ответ на экономические и эмоциональные затруднения родители ныне инвестируют в своих детей больше, чем когда-либо прежде, но пресловутому «инкубатору амбиций» прежних времен уже отведено скромное место.