Мы никогда не были средним классом. Как социальная мобильность вводит нас в заблуждение

Ободренные этой свободой работники-инвесторы находят в себе смелость для противостояния несправедливостям, слишком очевидным, чтобы их игнорировать. Эти несправедливости вызывают отклик у тех, кто обладает средствами, чтобы подняться над повседневной рутиной. Но их ценности говорят о бессилии, а их политические действия оказываются неполноценными из-за материальных трудностей и стимулов. Результаты их активизма, направленного либо на обеспечение достойной жизни для всех, либо на защиту их собственных инвестиций, воспроизводят коллективную уязвимость и невыгодное положение. Тем не менее чем больше общая неуверенность и чем жестче конкурентное давление, тем более правдоподобными выглядят эти действия и ценности. Следовательно, если вновь обратиться к Максу Хоркхаймеру, то «преодоление этой морали заключается не в утверждении лучшей морали, а в создании условий, при которых устраняется причина ее существования»[106].

Заключение

Наши действия не всегда имеют то значение, которое мы в них вкладываем. Нам нравится считать их свободными и последовательными, но наши соображения в момент осуществления этих действий не в меньшей степени, чем их практические отголоски, задаются в рамках структур, управляемых динамикой и направленностями, которые не согласуются с нашими. Антропология, рассматривающая связи между институтами, практиками и убеждениями, предупреждает нас о таких расхождениях и способна помочь проследить, как они соотносятся друг с другом. Подобный подход особенно уместен для изучения так называемого среднего класса. Это наименование выступает определением для главных героев капитализма – трудящихся, которые вносят свою лепту в накопление не только посредством своей работы, но и с помощью добровольных жертв в других сферах. Инвестируя больше времени, усилий и материальных ресурсов, чем необходимо для немедленного удовлетворения своих желаний, и делая это ради своего благополучия в будущем, трудящиеся выступают уполномоченными акторами самоопределения. Это справедливо даже в тех случаях, когда их инвестиции представляют собой реакцию на внешние затруднения, а результаты этих инвестиций подрывают цели, на достижение которых они были направлены.

Этот парадокс стимулировал появление работы, выступившей провозвестником критической теории, – написанного в 1923 году новаторского эссе венгерского философа Дьердя Лукача «Овеществление и сознание пролетариата»[107]. Задачей этого произведения было обнаружить благоприятные возможности для пролетарского восстания, однако основную часть эссе Лукач посвятил анализу культуры и мышления буржуазии, опираясь на выполненный Марксом анализ капитализма как системы, лишающей людей независимых и коллективных средств к существованию. Институты капитализма предназначены не для удовлетворения потребностей и желаний людей, а для регулирования их усилий по поддержанию собственных домохозяйств с помощью труда и потребления, опосредованных рынком. Тем самым они подпитывают процесс накопления. В повседневной жизни люди руководствуются тем, каким образом вещи оцениваются в обществе. Эти ценности предопределяются средним рабочим временем, необходимым для производства требуемых людям товаров и услуг. Факторы, воздействующие на оценку этих благ, находятся в состоянии постоянной перезагрузки в условиях, когда труд и инвестиции, наряду с обусловливающими их технологиями, и политика, их поддерживающая или оспаривающая, складываются в новые конфигурации стандартов производительности. Поэтому материя повседневной жизни при капитализме представляет собой совокупность приспосабливающихся друг к другу воздействий в рамках глобального производственного процесса, ориентированного на накопление прибавочного продукта. Этот процесс связывает воедино все политические, экономические, правовые и социальные институты, образуя то, что Лукач называл тотальностью.

Эта тотальность находится в резком противоречии с той непосредственной данностью, при помощи которой капитализм принуждает действовать каждого, – с изоляцией людей в узких рамках их повседневной жизни, с рутинными вызовами и стимулами, с которыми они сталкиваются в своей деятельности. Ученые тоже находятся в ловушке непосредственности и не имеют иного выбора, кроме теоретизирования с ее точки зрения, поэтому их наблюдения открывают им доступ лишь к фрагментам тотальности. Тем не менее они склонны к построению картины объективного мира из этих фрагментов, как будто последние обладают самостоятельной реальностью и универсальной значимостью. В качестве примеров отношений, порождаемых ловушкой непосредственности, Лукач рассматривал основания современных онтологии, этики и эстетики. Замысловатые обобщения придают характерным для капитализма институтам, установкам и отношениям видимость реальности – незамутненной и простой.